Мае покачала головой, веля мне не подслушивать, но я откуда-то знала, что Дашай рассказывает о своем разбитом сердце.
Она напомнила мне короткий рассказ Чехова «Тоска». Эпиграф к нему гласил: «Кому повем печаль мою»[8]. Старик пытается рассказать историю смерти своего сына пассажирам своей повозки. Никто не слушает, и в итоге он делится бедой со своей лошадью.
Позже на той неделе, когда я сидела и трудилась над вступительными документами в Хиллхаус, Чехов, Дашай и звери, которые так терпеливо сносят наши откровения, послужили мне темой для сочинения на вольную тему.
Назвать чувство есть первый шаг к тому, чтобы справиться с ним. Ученые выяснили, что амигдала, часть мозга, запускающая отрицательные эмоции, успокаивается, когда мы даем своим чувствам имена. Вот почему нам становится лучше, когда мы делимся ими с животными.
Амигдала считается частью рептильного мозга, отвечающего за наше физическое выживание. Некоторые ученые полагают, что медитация, или буддийская практика «осознанности», позволяет держать амигдалу под контролем.
Папа учил меня практиковать ежедневную медитацию, но я забросила это дело, когда уехала из Саратога-Спрингс. Теперь, готовясь покинуть мой дом во Флориде, я снова начала медитировать. Это помогало мне справиться с тревогой, которую я испытывала при мысли о расставании с домом.
В Хиллхаусе практиковались так называемые плавающие сроки для подачи документов, но я хотела отправить свои как можно скорее. Второе сочинение должно было рассматривать искусство, подражающее жизни, или наоборот. Я решила проанализировать стихотворение Джерарда Мэнли Хопкинса, которое начинается строками:
Образы и язык завораживали меня. Я видела щеглов и стрекоз в воздухе и чувствовала истинность строчек, но мне пришлось прочесть их несколько раз, прежде чем я начала их понимать. Я писала о наблюдении за щеглами и стрекозами, о конгруэнтности между тем, что они есть, и тем, что они делают, и о том, как эта правда приложима к людям: их действия определяют их самих. Интересно, а к вампирам это тоже применимо? Но о вампирах я писать не могла. Я снова работала собственным цензором.
В последнем сочинении полагалось выразить, как соискатель видит себя в жизни Хиллхауса. Тут я застряла и отправилась искать маму.
Мае была у себя в кабинете, писала письмо на тонкой голубой бумаге, которую использовала для заокеанской почты.
— Как я могу «представить себя частью Хиллхауса»? — спросила я.
Она нахмурилась.
— Хочешь, чтобы я была одной из тех родительниц, которые подсказывают детям ответы на все вопросы?
— Разумеется нет. — В Интернете я прочла, что некоторые абитуриенты нанимают других писать за них вступительные сочинения, и недоумевала: неужели они не понимают, как характеризуют их подобные действия? Но я не знала, до какой степени аутсайдером мне понадобится стать. Не то чтобы я могла рассказывать всем и каждому, что я вампир.
Мама положила ручку.
— Почему бы тебе не посмотреть студенческие вакансии в каталоге? Может, одна из них тебя вдохновит.
Я последовала ее совету и в итоге написала сочинение о поступлении на конюшню, поскольку я знала, как слушать лошадей и разговаривать с ними.
Отослав документы, я окунулась в сладкие грезы о будущем. Папа прислал мне письмо, где в самых общих словах обсуждал идею колледжа. Он ни словом не намекнул, чтобы я стала врачом или ученым. Он цитировал Йейтса: «Образование есть не наполнение сосуда, но возжигание огня».
Выбор цитаты показался мне странным, учитывая, что несколько раньше в то же лето мы едва не сгорели.
Далее он писал: «Кстати, об огне: вам с мамой лучше сжечь мои письма. При таком обилии полицейских вокруг лучше мне оставаться мертвым».
Мой ответ состоял из развернутого описания Хиллхауса и краткого изложения моих сочинений. Я написала, что попросила поселить меня в одном из «тихих» общежитий, где после десяти запрещено громко шуметь. В конце я написала: «Мы скучаем по тебе».
Но уже запечатав письмо, я передумала. Если я его отошлю, папа решит, что в Сассе все хорошо. А это было не так.
Я уничтожила первое письмо и написала новое. «Дорогой папа, — начиналось оно, — я научилась курить сигареты». Далее я жаловалась на постоянное ощущение слежки, головокружения и сны о пожаре. Я упомянула, что загипнотизировала местного парнишку, которого допрашивают по поводу исчезновения подружки. Подумала, не добавить ли, что мае флиртует с барменами, но это было бы жестоко, поэтому я просто написала: «Мае с Дашай в последнее время часто плачут» — и закончила: «Да, мы сожжем твои письма. И правда, слава богу, что тебя здесь нет».
И отправилась в мамин кабинет за маркой.
Ноябрь незаметно перешел в декабрь — праздничную пору для многих. Пока я была маленькая, мы отмечали Рождество самым формальным, светским образом: я получала полезные подарки от папы и его помощников, Рут и Денниса. Деннис и заставлял нас соблюдать праздник.
Мама с Дашай рассказали мне, что отмечают зимнее солнцестояние Йольским пиром.
— А подарки? — спросила я.
Куча подарков, ответили они. Они знали, что в детстве я получала их не так уж много. У нас даже будет собственная новогодняя елка — штука, которую я только мельком видела в чужих окнах в Саратога- Спрингс.
Однажды в середине декабря я решила потратить карманные деньги на подарки им. В декабре здесь было гораздо прохладнее (максимум градусов двадцать), и поездка в город пролетела быстро. На улицах стало оживленнее — теперь, когда поисковые команды отозвали. По словам газеты, полиция заявила, что у нее нет зацепок.
Сасса не могла похвастать разнообразием магазинов. Я остановилась на аптеке.
Дашай я подыскала медные тени с блеском, две красные свечи и лимонного оттенка футболку с серебристыми буквами САССИ на груди. С мае было сложнее. Наконец я остановилась на усыпанных кристаллами заколках для волос: две в виде стрекоз, две звезды, одна в виде полумесяца и одна в виде пчелы. Решив, что пчела может ее расстроить, я протянула руку, чтобы повесить ее обратно на штырек, и тут кто-то окликнул меня по имени.
Прислонившись к витрине с косметикой, на меня смотрела Осень, причем с таким видом, словно она стоит тут уже некоторое время.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала она.
Я оплатила подарки, и она последовала за мной на парковку.
— Я хотела зайти к тебе домой, но решила, что полиция может за мной следить. — Она поманила меня к скамейке под дубом. — Если мы разговариваем здесь, значит, могли просто случайно столкнуться, ничего особенного.
Она явно похудела с тех пор, как я видела ее в последний раз. Джинсы уже не сидели на ней в обтяжку, а свитер провисал на талии и бедрах. Под глазами залегли тени, но в радужках больше не мерцал бесовский свет. Я проверила.
