жуткого украшения. Амальрик не знал того, что скрывалось за ним, и подозревал, что ни один смертный не мог похвалиться тем, что видел истинный лик колдуньи, и мог лишь довольствоваться собственными предположениями на этот счет, считая, что ведьма – не человек, и за страшной личиной скрывается ужасный демонический образ. По-видимому, Марна была слепа, иначе зачем ей было прятаться от лучей солнца, но все ее уверенные движения говорили об обратном. Казалось, чернокнижницу ничуть не стесняло то, что она вынуждена жить в постоянной тьме – ее сноровке и легкой походке мог позавидовать любой зрячий.
Кроме того, было в ней что-то странное, то ли в повадке, то ли в медленном, чуть тягучем выговоре, а может, в неторопливых плавных жестах, похожих на отточенные движения кхитайских мимов, услаждающих прихотливые взоры изнеженных златолицых богдыханов, плавающих в тяжелых клубах опийного дыма; нечто, постоянно тревожившее подозрительного немедийца. Несмотря на весь свой огромный опыт, он не в силах был даже точно определить, откуда Марна родом. В ней ощущалась какая-то древняя мощь, до поры мирно дремавшая в ее кошачьем теле, и тогда Амальрику казалось, что в ней есть что-то от стигийцев, хоть она ни в чем и не походила на них. Другой раз он убеждал себя, что она уроженка севера, – только во вьюжной Гиперборее, краю ледяных пустошей, где властвовали таинственные колдуны Белой Руки, могла родиться женщина с такой застылой душой, в которой не было места человеческим чувствам. Раз, прочитав древний манускрипт о таинственной Лемурии, погрузившейся на океанское дно, Амальрик вообразил, что Марна – лемурийка, невесть как уцелевшая после гибели своей расы, но потом понял, что и это далеко от истины. Барон чувствовал всей своей малой магической силой какую-то зловещую ауру, исходящую от нее, подобную той, что, как гласят предания, окружала некромантов Ахерона, кошмарной Империи Зла, стертой с лица земли дикими хайборийскими племенами. Впечатление усугублялось и ее неторопливо-надменными манерами и властным голосом, который не умел просить. Ясно было одно: ни отшельнический образ жизни, ни скромное лесное жилище совершенно не подходили ей, как не подошли бы тонконогому гирканскому скакуну чистых кровей тяжелый плуг или мельничное колесо, вздумай кто-то впрячь его туда.
Однако, хотя Марна была всегда ровно любезна с немедийцем – а их знакомство, так неожиданно начавшееся, длилось уже не один год, ему так и не удавалось выведать ее тайну. В конце концов, он просто оставил все попытки, рассудив, что стоит пользоваться помощью, пока ему предоставляют ее столь щедро, и не задумываться о последствиях. Однако это не мешало ему держаться настороже. Его собственные магические знания были ничтожны перед тем могуществом, которым обладала чародейка. В ее присутствии Амальрик ощущал себя жалким невеждой, годным лишь на простое то, чтобы напустить порчу на соседскую скотину или сквасить молоко в крынке суеверной селянки.
Тем временем, по-прежнему не произнося ни слова, лесная ведьма сделала несколько шагов в сторону чащобы и, обернувшись, поманила Амальрика рукой. Он было двинулся за ней следом, не переставая дивиться, как она ухитряется так хорошо ориентироваться, не видя ничего вокруг, но вдруг остановился.
– А лошадь, Марна?
– Ах, да…
Это тоже было частью ритуала. Колдунья никогда не позволяла гостям самим приближаться к своему жилищу и не терпела рядом животных, хотя и не отказывалась позаботиться о лошади немедийца.
Сунув руку в складки своих просторных шаровар, она достала крохотный мешочек, из которого извлекла щепотку синего порошка и, приблизившись к тому месту, где паслась стреноженная кобыла, сдула в ее сторону снадобье. Пыльцу подхватил непонятно откуда налетевший ветерок и домчал ее до ноздрей животного. Лошадь нервно повела ушами, чихнула… и все успокоилось. Однако Амальрик знал, что отныне гнедая, пока ведьма не снимет заклятье, останется невидимой для чужих глаз, и ни один дикий зверь ее не учует.
По лесу они шли молча, быстрым шагом, Марна – впереди, выбирая дорогу по незримым приметам, Амальрик чуть поодаль стараясь ступать за ней след в след, чтобы не споткнуться о предательскую корягу, не распороть платье об острый сук и не исцарапаться об колючий кустарник. Тяжелые седельные сумки, которые он потащил с собой, сковывали его движения, но Амальрик все же попытался играть в привычную игру, силясь запомнить путь. Это стало игрой с тех пор, как он понял всю тщетность своих усилий, должно быть, и здесь не обошлось без колдовства, – ибо когда он пытался восстановить в памяти дорогу, все туманилось в его сознании, дробилось и кружилось, отказываясь сложиться в стройную картину. Он не знал, доверяла ли ведьма хоть кому-то тайну своего жилища.
Тем временем они вышли на небольшую поляну, где журчал прозрачный ключ с ледяной водой. Там, среди огромных, в три обхвата толщиной, буков, располагалась хижина колдуньи, напоминавшая больше землянку. Перед входом находился очаг, заботливо обложенный круглыми белыми камнями, Амальрик никогда не видел, чтобы Марна разводила огонь, и мог только догадывался о его истинном назначении, единственное, что он мог утверждать наверняка – очаг этот явно служил не для варки похлебки.
Для того, чтобы войти внутрь, ему пришлось согнуться почти пополам: дверь была очень низкой. Внутри пола не было, его заменяла свежая душистая кошенина, в центре маленькой комнатушки стоял приземистый табурет, у стены – грубый деревянный стол, напротив – большой кованый сундук, покрытый медвежьей шкурой, который, по всей видимости, служил чернокнижнице ложем. В домике царила полутьма, окон не было, да и к чему они были ей, окруженной непреходящей тьмой; свет падал только из отворенной настежь двери; было прохладно, пахло сушеными травами, сырой землей и какими-то сладковатыми благовониями, от которых кружилась голова и хотелось плакать.
Марна опустилась на низкий сундук и жестом указала Амальрику на табурет. Он сел, нервничая оттого, что молчание затягивалось, – здесь почему-то не было слышно пенья птиц, трещотки дятла, шороха веток. В жилище колдуньи висела вязкая гнетущая тишина, которая, как мерещилось посланнику, давила на виски, заставляла быстрее биться сердце, студила кровь в жилах.
– Рад видеть тебя в добром здравии, Марна, – прокашлявшись, произнес немедиец, который был готов говорить что угодно, любую чушь, лишь бы распороть это гнетущее безмолвие. Здесь, в жилище ведьмы, он напрочь лишался всей своей гордыни и ощущал постыдную робость. Взгляд его, не отрываясь, следил за танцем пылинок в золотистых лучах, что падали из дверного проема, разделяя полумрак надвое, так, что он и чародейка находились в разных половинах.
Но ответа не последовало.
Тогда Амальрик стал возиться с тяжелыми седельными сумками, что привез с собой.
– Вот, посмотри. Здесь кое-что для тебя. Снадобья, что ты просила. Хрустальная пирамида – я купил ее у стигийских пилигримов, так что в подлинности можешь не сомневаться… – Колдунья сдержанно хмыкнула. – одна из книг, что была тебе нужна. За второй пришлось послать в Немедию – здесь ее не сыскать, но слава… – он запнулся, чуть не ляпнув привычное «слава Митре», но вовремя прикусил язык – мало ли каким богам или демонам поклоняется Марна, – я хотел сказать, слава судьбе, что я сохранил все то, что мои гвардейцы отняли у колдунов во время тогдашнего погрома в Бельверусе. Я ничего не смог разобрать в этих письменах, но ты, ты ведь другое дело – ты сможешь… – заискивающе закончил он и замолчал на мгновение, словно ожидая благодарности, но колдунья сидела недвижно, словно мраморное изваяние. Поняв, что ответа не будет, барон продолжил: – А во второй сумке – съестное. Я подумал…
– Не стоило, – впервые за все время подала голос ведьма. – Ты же знаешь, немедиец, эти деревенские болваны приносят нам все, что нужно. Да и Тиберий не забывает Марну…
Амальрик хмыкнул. Еще бы тот забыл! У многих в памяти, должно быть, навсегда останется мор, что наслала три лета назад на скот ведьма, разгневавшись на какую-то мелкую обиду. С тех пор местные жители почитали за счастье удовлетворить любую прихоть колдуньи, произнося ее имя благоговейным шепотом.
Марна почему-то никогда не называла барона по имени, как будто ей это было неприятно, лишь сдержанное «немедиец» вырывалось из ее уст, когда она обращалась к посланнику. Амальрик убил бы любого, кто посмел бы столь дерзко вести себя с ним, но из уст колдуньи это звучало как похвала или громкий титул.
– Но довольно, – бросила наконец ведьма, не обратив никакого внимания на солнечные блики, которые забегали по темной поверхности маски, высвечивая ее крупчатую фактуру, хотя любой, имеющий глаза, не выдержал бы яркости лучей осеннего светила. – Так расскажи нам, немедиец, насколько ты преуспел за то время, что не виделся с Марной.
