– Да, царица! – сказал он и подошел к двери.
В одно мгновение она опередила его и, разодрав на груди свою одежду и разметав волосы вокруг себя, побежала с диким криком отчаяния мимо него к двери.
Завеса дрогнула. Дверь распахнулась, и в спальню вбежала стража, евнухи и прислужницы.
– Спасите! Спасите! – кричала царица, указывая на Скитальца. – Спасите мою честь от этого скверного человека, которому Фараон поручил охранять меня. Вот как он охраняет меня. Он осмелился, как вор, прокрасться ко мне, к царице Кеми, когда я спала на золотом ложе Фараона! – И в безумном отчаянии она бросилась на пол и стала рыдать и стонать, точно в предсмертных муках.
Стражи, увидев, что случилось, с криком бешенства со всех сторон накинулись на Одиссея, подобно стае голодных волков. Но тот успел отскочить к краю ложа и с луком в руках стал пускать в них стрелу за стрелой. Ни одна из них не пропадала даром, попадая в цель и неся смерть нападающим. Тогда враги отхлынули назад, и ни один не смел приблизиться к нему, укрывшись за высокими колоннами или прячась в тени глубоких ниш, они стали осыпать героя копьями и стрелами, но тот стоял горд и невредим, отражая оружие своим щитом.
В числе нападающих был и Курри, негодный сидонец, жизнь которого пощадил Скиталец, подарив его царице, которая сделала его своим ювелиром. Курри, увидев, что Скиталец в беде, задумал, пользуясь этим случаем, отомстить ему за то, что, благодаря ему, он из богатого купца Сидона стал теперь не более, как рабом царицы Кеми.
Прокравшись тайком по стенам, Курри взобрался на золотое ложе Фараона с другой стороны и своим длинным копьем мог свободно пронзить стоявшего к нему спиной Скитальца. Но нет, копье могло скользнуть по его золотым доспехам, не причинив герою вреда, и тогда Скиталец, обернувшись, заколол бы врага своим мечом; лучше дать ему умереть на пытке, а в этом деле Курри был великий мастер и надеялся получить от Фараона разрешение приложить к этому свою руку. Поэтому, выждав удобный момент, лукавый сидонец своим длинным копьем с медным наконечником перерезал тетиву у лука Скитальца в тот самый момент, когда тот натянул его, готовясь пустить стрелу.
Стрела беспомощно упала на пол, а Скиталец обернулся, чтобы увидеть, кто это сделал, но в этот момент Курри схватил пурпурную ткань покрывала с Фараонова ложа и накинул ее на голову Скитальца. Этим моментом воспользовалась стража, более двадцати человек набросилось на него разом, опрокинули и повалили на пол. Один из них спросил царицу: «Смотри, царица, лев запутался в тенетах; теперь он в наших руках, что прикажешь с ним делать?»
Мериамун, следившая все время за Одиссеем сквозь пальцы своих рук, которыми она закрывала лицо, отвечала:
– Заткните его рот, снимите золотые доспехи и свяжите руки и ноги кандалами, а затем бросьте в подземелье крепостной башни дворца и прикуйте медными цепями к стене башни. Там пусть он останется до возвращения Фараона, так как он погрешил против чести Фараона и позорно изменил своей клятве, которою он клялся Фараону. Фараону и подобает решить, какою смертью он должен умереть.
Услыхав эти слова, Курри понял приговор Скитальца, но, видя беспомощное положение героя, подкрался к нему со спины и шепнул в ухо:
– Это – я, Курри сидонец, перерезал тетиву твоего лука, Эперит, я, людей которого ты перебил и которого ты сделал рабом! Я накинул тебе на голову покрывало с постели Фараона, а если он вернется, я буду молить его, чтобы он мне поручил пытки и мучения, к которым ты будешь присужден. Тогда в моих руках ты проклянешь день, когда был рожден.
– Лжешь, сидонская собака! – воскликнул Одиссей. – В твоих глазах написано, что ты сам умрешь страшною смертью через какой-нибудь час времени!
Это были последние слова Одиссея, так как ему вложили железный шар в рот и связали кандалами, как приказала царица.
Мериамун же прошла теперь в свою уборную и поспешно накинула на себя одежды, препоясавшись золотою змеей, волосы же свои оставив в беспорядке; она не стерла даже следов слез с лица, желая казаться в глазах всех убитой своим позором и скорбной.
Между тем Реи и Златокудрая Елена спешили по пустынным улицам спящего города и вскоре прибыли к воротам дворца, но Реи, рассчитывавший вернуться со Скитальцем, бывшим начальником, не знал пропуска стражи; теперь приходилось ждать до рассвета.
– Мне не трудно было бы заставить пропустить себя во дворец, – сказала Елена, – но лучше мы подождем, быть может, тот, кого мы ожидаем, сам выйдет к нам навстречу!
Они вошли под портал храма Озириса, стоявшего против ворот дворца, и стали ждать, пока заалеет восток. Когда же первые лучи света зазолотили кровлю храма Озириса, Елена сказала:
– Теперь пойдем во дворец. Сердце предвещает беду; хотя я не мало видела горя, но такова, знать, моя судьба!
Они подошли к воротам. Стороживший их воин пропустил жреца Реи и женщину, пришедшую с ним, причем невольно подивился красоте этой женщины.
– Где же вся стража и караул? Отчего ты здесь один? – спросил Реи.
– Не знаю, господин, – отвечал воин, – только не так давно во дворце поднялся сильный шум, и начальник этого караула со всеми людьми побежал во дворец, оставив меня здесь одного.
– Видел ты высокорожденного Эперита?
– Нет, господин, с самого ужина я не видел его, он в эту ночь даже не обходил караулов, как это у него в обычае!
Тогда Реи, а с ним и Елена вошли во дворец и увидели, как множество людей бежало к зале пиршества. Оттуда доносился шум и голоса, зала же эта была рядом с покоями царицы. Из дверей ее опочивальни выходила теперь толпа воинов, прислужниц и евнухов.
– Вот видишь, тут завеса, спрячься за нею, чтобы тебя не увидели! – шепнул Реи Елене. – Я же узнаю, что тут случилось, и приду сказать тебе!
– Что случилось? – спросил Реи у бежавшего мимо него человека.
