Мурзик не посмел ныть и просить. Тихонько сидел рядом. Я опустил веки. Задумался.
Итак, все эти люди, которые оставили учителю Бэлшуну свои записи, были отправлены им в их прошлое. Вернее, в прошлое воплощение их души. Было ли это путешествие опасным? Так или иначе, но каждый из них пережил незабываемое приключение.
Картины были очень яркими, почти вещественными. При том, что многие из писавших явно не обладали литературным талантом. Они просто описывали то, что видели.
Конечно, это могло быть и фикцией. Дешевым розыгрышем.
Но зачем? Пока что учитель Бэлшуну не заговаривал о деньгах. Может быть… От последней догадки меня прошиб холодный пот. А что, если он завлекает доверчивых простаков, вроде меня, после чего вторгается в их разум для постановки своих извращенных психологических опытов? Матушка как-то предостерегала, что в Вавилоне орудуют маньяки. Заманивают, а затем зомбируют.
Я приоткрыл глаза. Мурзик потихоньку допивал компот.
– Мурзик, – спросил я, – а ты ее трахал, эту Циру?
– Ну, – сказал Мурзик. Отставил банку. Обтер липкие губы. – А что, нельзя было? Мне никто не говорил, что нельзя.
– И когда же ты ее трахал?
– Ну, когда пришла… Она как пришла, сразу по сторонам – шасть! Огляделась и говорит: ты один, мол? Я говорю: один, госпожа, а господин еще у себя в офисе. Совсем, говорю, он себя не жалеет в этом офисе. Приходит, от усталости шатается. А она взяла и сняла свитер. Раз – и… А под свитером у ней ничего нет, кроме сисек. Она этими сиськами на меня надвинулась и сразу джинсы с меня долой потащила… А что, господин, разве нельзя было? Она, вроде бы, свободная и ничья, так что бы ей и не порадоваться…
Я молчал. Значит, я был у нее после раба. Объедками, значит, рабскими пользовался… Я даже говорить ничего не мог.
Мурзик спросил:
– А что вы в шаре видели, господин?
– Ничего, – процедил я.
– Эх, лгхама! – вздохнул Мурзик.
Ишь, освоился.
– Мурзик, – сказал я зловеще, – кто тебе разрешил говорить на том языке, из магнитофона? Это мой язык!
Мурзик заморгал. А я уже ярился и бил ногами по кровати.
– Мой! Только мой! А ты, холуй, не смей своей грязной пастью мою царскую речь мусолить! Понял?
Мурзик сказал, что понял. Поправил на мне одеяло. И ушел спать в ту комнату, которую Бэлшуну отвел лично ему.
Это рабу-то!.. Личная комната!.. Да еще ничуть не хуже, чем моя. Только без пальмы.
Я сказал учителю Бэлшуну, когда наутро тот пришел нас проведать:
– Я решился участвовать в ваших опытах, господин Бэлшуну. Но только сперва я хотел попросить вас об одном одолжении.
Он расплылся в широкой улыбке. Однако было в этой улыбке что-то, по-моему, нехорошее. Такое, от чего в животе у меня будто кишка кишку в объятиях стиснула.
– Разумеется, – сказал Бэлшуну. – Я готов. Любая ваша просьба. Или почти любая. Вы у меня в гостях, господин Даян.
Стало быть, денег не спросит, подумал я. Но вслух этого говорить не стал.
Вернул ему «Главную книгу».
Его глаза засветились.
– Впечатляет, не так ли?
– Да, господин Бэлшуну. Именно впечатляет.
Он присел на край моей кровати. Я еще не переоделся и лежал, будто хворый, в ночной рубашке тончайшего батиста, обшитой кружевами.
– Я хотел сказать, господин Бэлшуну, что сперва хотел бы убедиться в том, что ваши эксперименты безопасны для моей тонкой психики. Видите ли, я человек впечатлительный, плохо приспособленный к новым переживаниям… нервный…
Он кивал, нетерпеливый. Я неспешно завершил:
– Словом, для начала я не отказался бы посмотреть, как вы отправляете в прошлые жизни других людей.
Он развел руками.
– Нет ничего проще. Считайте, что вы приглашены участвовать в сеансе в качестве наблюдателя, господин Даян.
– Договорились, – сказал я. И крикнул: – Мурзик!..
Мой раб лежал на узкой кушетке, закутанный теплым пледом. Девушка Цира сидела в кресле в углу комнаты, уютно поджав ноги, и неподвижно глядела в одну точку. Ее лицо было строгим и вдохновенным. До
