Цира, озаряемая этим праздничным светом, стояла бледная и неподвижная. У нее даже губы побледнели. И желтоватое пятно на месте синяка проступило более отчетливо.
– Это… – вымолвил Мурзик. – Цирка, так ты тоже…
И выронил индикатор.
Рамка упала на диван и замерла.
Цира взвизгнула и бросилась к магическому прибору – проверять, не повредился ли. Прибор был цел. Со вздохом Цира опустилась на диван и разревелась в три ручья. Мурзик сел рядом и стал ее утешать. По спине водил своей толстой лапой, бубнил глупости про сотника – что, мол, сотник в таких случаях говорил, бывало…
– Ты ведь наш брат теперь, Цира, – сказал Мурзик под конец. – Так что и нюнить нечего.
– Я же помню… – всхлипывала Цира. – Мои прошлые жизни… Учитель Бэлшуну показывал мне, как я была владычицей Адурра… На колеснице, в золоте…
– Ну да, ну да, – утешающе кивал Мурзик. – Конечно, в золоте. А теперь ты еще и Энкиду. Здорово же, Цирка!.. Все вместе мы теперь…
Цира метнулась ко мне взглядом. Я увидел, что ей страшновато, и спросил не без ехидства:
– Что, Цира, умирать не хочется? Как других за слабость презирать – так мы в первых рядах, а как самой пожертвовать…
Она отерла слезы и гордо ответила:
– Я знаю, ради чего отказываюсь от индивидуальности Циры. Я осознаю, на что иду. Я иду на смерть с открытыми глазами. Я провижу то великое будущее, которое сулит нам слияние в мистическом экстазе.
– Во как, – подтвердил Мурзик и вытащил из кармана джинсов мятую бумажку. – Да, вот… Проверь-ка еще вот это.
– Что это?
– А, завалялось… «Ниппурская правда».
Цира брезгливо взяла газетку, расстелила ее на полу. Поводила по ней рамкой.
– Шевелится… – сказал Мурзик.
– Не шевелится.
Мне тоже не хотелось, чтобы кривоногая коммунистка оказалась Энкиду, как и мы. Честно говоря, я считал, что она рылом не вышла. Луринду хоть и страхолюдина, каких поискать, а все же хорошего происхождения и вообще – нашего круга девушка. Эта же… Да и просто, не люблю я комми.
– Не, – уверенно повторил Мурзик, – шевелится.
Я подошел ближе, пригляделся. Поднесенная к статье «КРОВОСОСЫ МАСКИРУЮТСЯ» рамка еле заметно покачивалась в воздухе.
– Значит, эта… Ну да, она больше всех на нас злилась. Сильная эмоциональная реакция на имя «Энкиду». Вот здесь – «взявшие себе для отвода глаз имя национального героя Энкиду» и дальше: «беспардонная спекуляция на национальной гордости вавилонского народа в целях обогащения кровососов и эксплоататоров и привлечения к ним доверчивых заказчиков…» – сказал я.
Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.
– И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с нами сотрудничать. Или еще хуже – вызнают побольше, а потом раззвонят в своей газетенке. Обзовут как-нибудь типа «НОВАЯ ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ» или «КРОВОСОСЫ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ»…
– А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, – сказал я. – Мурзик, ты как – готов поработать во славу Энкиду?
Мурзик сказал, что готов.
– Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача – вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл новый заговор кровососов и что только она с ее партийным сознанием и метким пером может его развалить. Понял?
Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в «Ниппурской правде».
Потом Мурзик неожиданно спросил:
– Господин, а где те справки из экзекутария?
Я почувствовал, что краснею.
– Не помню.
– Вы их не выбросили, а?
– Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить… На что тебе?
– Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут эксплоатировали.
Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.
Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.
Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.
