— Кто? — Лев прищурился и вытянул шею.
— Казак, — пояснил Юрий. — Я его нарочно выставил. Так что мы в полной безопасности.
— Ты уже это говорил… Между прочим, никто из нас и не опасается, — заявил Лев.
— За что люблю! — проговорил Юрий с легкой насмешкой.
Костер разводили со всякими предосторожностями. Лермонтов бегал вокруг и, припадая к земле, проверял — не видно ли огня, особенно со стороны лагеря. Наконец дым попал ему в нос, и Юрий ужасно раскашлялся.
— Сядь, — велел ему Глебов. — Отдохни, в конце концов. Больно уж ты хлопотун сегодня.
— Такова моя роль — командира, — сообщил Лермонтов.
— Доволен ты своим отрядом? — поинтересовался Пален.
Юрий пожал плечами:
— Я с ними был только четыре дня в деле. Не знаю еще хорошенько, до какой они степени надежны. Будет еще случай раскусит..
— Смотри только, чтобы сперва тебя не раскусили, — сказал Пален.
Левушка добавил:
— Пополам…
Юрий надул губы:
— Очень смешно.
— Так и сиди, — умоляюще проговорил Пален. — Я буду тебя рисовать.
— В таком виде? — спросил, стараясь не шевелить губами, Лермонтов.
— Тебе очень идет. Писаный красавец будешь. Особенно с этой щетиной на подбородке.
— Это не щетина, а щегольская растительность. Дорохов меня так и называет — столичный фат. Самолично слышал.
— Ну вот Дорохову потом и подаришь. С нежной надписью.
Юрий погрозил Палену кулаком, но Глебов как-то исключительно ловко всунул в гневную руку кусок ветчины. Жест закруглился, перестал быть сердитым, пальцы растерянно сжались — и Юрий машинально сунул ветчину в рот.
— Ну, покуда Лермонтов занят, можно и поговорить, — сказал Глебов. Он растянулся удобнее на земле, взял хлеба и задумчиво уставился в звездные небеса.
— Как тебя, Мишка, угораздило попасть в плен? — спросил Левушка.
— Я уже по всем петербургским гостиным это рассказывал — надоело… — протянул Глебов, жуя. — Просто отъехал на несколько верст от нашего лагеря, и сдуру на санях: зима начиналась. Понесло зачем-то через холмы, поскольку так быстрее. А с холмов снег сдуло, сани стали — тут-то арапы и налетели.
— Какие еще арапы? — уточнил Пален. Ему хотелось внести живость в глебовский рассказ.
— Такие. Так бабушка Арсеньева говорит. Для нее все, что не бело и сердцу не мило, то все «арап».
— Это правда, Лермонтов? — Пален повернулся к Юрию.
— Правда… — сказал Лермонтов, мысленно представляя себе среди звезд бабушку.
Елизавета Алексеевна не хотела, чтобы Юрий выходил в отставку. Не сейчас. Что за новость, в самом деле! Как это — он уйдет; а как же Владимиры, Станиславы? Как же красные ленточки на штатском сюртуке? И что за радость именоваться пехотным поручиком в отставке — можно подумать, неудачника Юрия Петровича Лермонтова в роду мало, другой понадобился! Конечно, насчет опасности боевых действий бабушка немало думала сама с собой — но неведомым путем всегда знала: Юрочку отмолит, выпросит, незримыми руками Ангелов и Заступницы из любого боя вынесет… Покуда Мишель жив-здоров, с Юрием тоже ничего не случится. В это Елизавета Алексеевна верила крепко.
Где-то далеко, под пышно рассыпанными звездами, хрупкий, как кукла, корнет Глебов негромко произносил какие-то слова, и являлись в темноте картины: налетающие горцы, дергающиеся по предательской черной земле сани, а после все исчезало под мешком, наброшенным на голову…
— Всегда с оружием ездил, а тут… и прута в руке не оказалось, чтобы защититься, — довершил он.
— А сбежал-то ты как? Как сбежал? — приставал Левушка.
— За меня деньги назначили, так что через месяц попросту явились какие-то другие кунаки — и выкрали…
— Странно, что такая история имела успех у петербургских дам, — заметил Юрий, не поднимая головы.
— Ну, дамам я, возможно, немного по-другому излагал… с подробностями…
Посмеялись немного.
Левушка Пушкин предложил распить первую бутылку, и пока Пален зубами вытаскивал пробку, привязался к Юрию:
— Ты, Маешка, штабной, — а вы, штабные, убийственно прожорливы, так что есть план выпустить вас на чеченские поля, вместо саранчи, дабы вы произвели там опустошение.
— Где ты слышал такой план? — осведомился Юрий.
— Казаки говорят…
— Правда, Лермонтов, — вмешался Пален, — для чего ты перешел в штаб?
Юрий сморщился:
— Очень интересное занятие — командовать взводом мушкетеров… Данзас, конечно, командир хороший, душевный и сердечный, — ты, Лев, его, должно быть, лучше моего знаешь…
Лев, с набитым ртом, кивнул и принял важный вид.
— А! — Юрий махнул рукой и, уронив ее, стукнул кулаком по земле. — Каждый день одно и то же. Пехотный взвод! Застрелите меня! Из мушкета!
Опять засмеялись.
Пален отложил альбом.
— Покуда я вас тут для потомства запечатлеваю, вы все выпьете и сожрете… Особенно которые штабные…
— А меня почему-то стал настораживать наш часовой, — задумчиво произнес Левушка.
Лермонтов приподнялся, глянул в сторону дозорного казака.
— А что с ним не так?
— Какой-то у него тревожный вид.
— Ну вот как ты, Лев, отсюда видишь — какой у него вид? Стоит себе, чурбан чурбаном, есть-пить не просит. Обычный часовой, жертва судьбы. Налейте мне еще.
Часовой действительно приобрел подозрительную осанку: он чуть наклонился на сторону, вглядываясь в ночную тьму, и выставил руку с ружьем, как бы готовый выстрелить в любое мгновение. Так продержался он еще некоторое время, а затем повалился.
Глебов подскочил от неожиданности: катастрофа с казаком случилась у него на глазах.
— Фу-ты, напугался! — выдохнул он. И посмотрел на Юрия с комической укоризной.
— А, попались! — возликовал Юрий. — Ну, кто еще испуган?
Он обвел взглядом своих товарищей. Один из денщиков выпучил глаза, другой поспешно зарылся лицом в корзину — как бы выискивая, что там еще затерялось на дне.
Пален засмеялся:
— Итак, наш единственный часовой пал.
— Упал — сказать вернее, — поправил Юрий. — Каюсь. Плохо укрепил его, каналью.
— Из чего состоял покойный? — строго осведомился Лев Пушкин.
— Докладываю вашему благородию, — жалобным тоном откликнулся Юрий. — Покойный состоял из двух скрещенных палок, одной старой бурки и одной старой шапки… Погоди, я нарисую. Он заслуживает памяти человеческой — отменный был храбрец. Пален, дай альбом.
Выхватив альбом, Юрий принялся быстро чертить: в свете костра явился на листе казак с преужасными усами и гигантской бородой; его маленькие глаза были с натугой вытаращены, рот в бороде открыт в форме буквы «О», точно у рыбы. Шапка нахлобучена на брови, плечи вздернуты.
— Вот, приблизительно так… — скромно сказал Юрий, отодвигая альбом.
