тобою оболганный, сумел тебя изловить, а ведь оный – далеко не мудрец!
От сего комплимана я даже оцепенел.
– Бедная глупая девчонка, – рекла Феанира, – ничего ты в своей жизни не узнаешь, помимо горшков кухонных да детских свивальничков. Добродетель – лишь петля для женщины. Добрый нрав – удавка. Целомудрие – врата тюремные. Будешь до смерти рабою законного своего истязателя да детей его. Поделом. Я же в ином зрела судьбу свою – в наслаждениях, да не в таковых, как в сем глупом шато, а в истинных – роковых и страстных.
– Брешешь, лиса блудливая, – на сих словах Эмилия изрядно поморщилась. – Добрый нрав и добродетель суть подмога и опора. Целомудрие – крепкий щит, об который сокрушатся злые козни. Ты-же в руках палача отведаешь роковых наслаждений!
– Доподлинно верно, – рек некий пронырливый незнакомец, выскочив из-за спины графа. Быв он похож на нарочитую собаку, гораздую давить крыс. – Как есть правдивые ваши слова, сударыня, ибо я – тайный государев агент и имею предписание шпионку Феаниру заарестовать. Было у меня распоряжение и на ваш щет, да я, так и быть, употреблю оное на папильотки. Властью, данной мне, освобождаю брата вашего от напрасных обвинений.
Молвив сие, незнакомец, весьма довольный, разсмеялся – хе-хе-хе – и ручки потер.
– Пощадите! – воскликнула Феанира, но ея уж выводили прочь.
Очевидцы такового события разом все порешили, что происшедшее поучительно и справедливо. А граф де Жабинкур, уставив палец в потолок, возгласил:
– Как бы порок ни куражился, все остается жалким!
Силы мои изсякли совершенно. Прижимая к кровоточащей ране платок, подобранный тут же на полу – своим я укушенную руку обвязал – пошед я к себе в комнату. От волнений колена мои подгибались.
Миловзор поздравил меня с победою, Эмилия омыла раны мои, а маркиза де Мюзет все порывалась немедля вознаградить мои старания. А мне стало явно, что желает последняя непременно меня заполучить в постоянную игрушку. Но мне ничего так не хотелось, как оказаться в своем особнячке, на улице Говорящих Голов. И теперь никакая преграда не стояла между мною и моим вожделением. Отослал я от себя всех, выпил стакан вина и возлег на кровать. Верная моя собачка почуяла радость мою и на свой псицын манер возрадовалась со мною. Лобзнул я Милушку в нос и рек:
– Кончились наши совместныя беды. Скоро мы едем восвояси.
А фарфоровый колдун взирал на нас остановившимися очами. По ясным причинам он теперь все молчал, что было весьма кстати.
P.S. (вложено в конверт уж пред самою отправкой)
На найденном платке обнаружил я занятный орнамент, каковой в точности срисовал и отсылаю тебе. Оным можно не токмо платки, но и жилеты гораздо украшать.
Вечно твой друг Гастон
писано в шато ***
Шарло Луи Арбагаста
донесение третье
Судьба похищеннаго узора разъяснена, хоть и не вполне. Думается, Феанира не лгала на допросах, уверяя, что узор потеряла. Каким-то образом оный зделался известен в южных провинциях. Мало того – тамошние щеголи покрывают оным всякие детали своего туалета. Впрочем, чудодейственной силы оне не подозревают за сим узором, а ясность в чужих мыслях объясняют собственной мудростью. Однако-же все теперь избегают не токмо дурных дел, но и мыслей худых, что весьма украсило нравы. Полагаю я, на будущий год мода переменится, и узор сотрется из памяти. Возведение в моду есть первая ступень к забвению.
По ходу дознания произвел я некоторыя траты (щет прилагается)…
Последнее в сем романе письмо Гастона
на прежний адрес
Писано в собственном столичном дому
Порадуйся со мною, друг Мишель, ибо я вкушаю покой и щастие, столь мною желанныя. Совершенно во всех правах я возстановлен. Хотели даже присудить мне некую награду, но мыслимо-ли это? Разве дворянин желает прослыть сыщиком? Отписал я министру в приличных выражениях, что лутшая награда для меня – послужить Отечеству. С тем меня и оставили. Дым мирской славы некое время преследовал меня, однако- же я затворил окна и двери и почти никого не принимаю. Эмилия сразу по возвращении вышла замуж за Миловзора и теперь тяжела. Не иначе, вскорости буду я нянчить племянника или племянницу – как судьба устроит. Живут они попрежнему в родовом поместье. От радостей предстоящего отцовства Миловзор несколько поглупел, но попрежнему славный малый.
Судьба же Феаниры оказалась не так блестяща, как ей мнилось. Выяснилось при следствии, что прежде взаправду была она амалупскою шпионкой, но и там наделала всяких дел. Амалупский султан (у нас с ним теперь перемирие) попросил выдать обоюдную предательницу для расправы, что и было зделано. Перевезли Феаниру ко двору султана, где оная, после различных позорных истязаний, посажена была на кол и от того скончалась. Знаю, ты хочешь спросить – неужли я не питаю к ней нисколько жалости? Увы! Как вспомню, что преступница пыталась мою Милушку извести, дабы мне досадить – всякая жалость оставляет меня. Посягнувший на жизнь твари беззащитной и безсловесной достоин сильнейших мук, а отнюдь не сострадания.
Куклу (сиречь – аль-Масуила) передал я в дар столичной куншткамере, где оная и теперь стоит. Всякий может ея зреть за деньги, а мне и даром не нужно. Вероятно, когда-либо удастся вернуть бедоваго колдуна к жизни, но великой пользы, право, в том не будет.
За сим прощай и жди других писем
Гастон дю Леруа
