Да только граф Риго тоже дураком не был. И подобный маневр со стороны Кольчужки предвидел заранее. Поэтому разделил свое воинство на две половины и пустился в погоню за наемниками, отрезая им путь на восток и на запад.
Так шли на север быстрым маршем. У мужланов уже ноги болели.
На второй день погони впереди замелькали темные точки – люди. Тотчас же граф велел остановиться и подкрепиться.
Ворвались в затонувшую в жидкой грязи деревушку – три хибары скособочились, четвертая еще держится. Мужланы перепугались до смерти. Граф на них грозно рыкнул, они и признались: да, были здесь солдаты, вот – последнюю курицу у нас зарезали.
– Давайте ее сюда, – сказал граф Риго и съел еще не остывший обед Хауберта-Кольчужки. Часок повалялся на тощем сеновале, а после велел продолжать погоню.
Конные во главе с Бертраном вырвались вперед, настигая брабантцев. Те двигались медленнее из-за пехоты.
Сражение настигло Хауберта на берегу безымянной речки, покрытой ломким ледком.
С хрустом ломая сухой камыш, подлетели к брабантцам всадники. Лучник Эмерьо пустил несколько стрел, сняв двоих. Хауберт погнал вперед пеших копейщиков, думая прорвать живую цепь. А Эмерьо между тем убил еще одного всадника.
Лошади ржали и шарахались. Бертран закричал страшным голосом, посылая коня вперед. Рыцарская конница смела пятерых пехотинцев, пытавшихся заградить ей путь, и врубилась в конный строй противника.
Бой длился несколько минут. А что удивительного – при таком-то перевесе в силах. Конные были перебиты – все, кроме Хауберта, который помчался к речке и мгновенно провалился под лед. Ему помогли выбраться и сразу же, мокрого до нитки, продрогшего до костей, намертво связали. Хаубертова лошадь сломала ногу, и ей перерезали горло.
Пехота во главе с Дюраном явилась к шапочному разбору. Ополченцам осталось только добить раненых наемников. Всего в плен угодили шестеро. Им связали руки и, окружив плотной стеной, с торжеством погнали в город. Трупы бросили лежать у реки.
– А! – молвил граф Риго. Вместе с Гильемом де Гурдоном он встретил эту процессию на дороге к Шарентону. – Так вы уже покончили с ними, эн Бертран?
В том, что сто человек легко совладали с тридцатью, не было, конечно, ничего удивительного. Тем не менее в Шарентоне отслужили торжественную мессу и в самых выспренных тонах поблагодарили графа Риго и его соратников, благородных рыцарей Бертрана де Борна и Гильема де Гурдона за избавление многострадальной шарентонской земли от злых разбойников.
Девицы бросали зерно под копыта бертрановой лошади и щедро осыпали им всадника – цветов по случаю неурочного времени не нашлось. Граф Риго хохотал во все горло – ему нравилось.
Уже после мессы к графу Риго явились магистраты и, потрясая у него перед носом договором, потребовали плату. Пятнадцать ополченцев, да помножить на три дня, да помножить на полтора турских ливра…
– А идите вы в задницу, – оборвал их, не дослушав, граф Риго и запустил в магистратов договором.
Магистраты, понятное дело, оскорбились, только граф Риго не соизволил обратить на это сколько- нибудь серьезного внимания. Бертран от души потешался, а Гильем пригрозил вздернуть ихнего хваленого Дюрана рядом с Хаубертом – за мародерство, лень и проявленную в бою нерасторопность.
А Хауберта действительно вздернули. В тот же день, при большом стечении народа. Звонили колокола, в небе потревоженно кричали вороны. Граф Риго на коне, Бертран де Борн на коне, Гильем де Гурдон – на коне. Горожане, точно море вокруг трех скал, – волнуются, кипят, смеются. Казнь – всегда праздник.
Вывели Хауберта и еще пятерых. У Хауберта морда толстая, красная, редкие светлые волосы торчат, как солома, брюхо колышется. Обилен телом, могуч, силен – прямо убивать жалко. Сколько всего в это тело вложено – и сметаны, и мяса, и молока, и яиц, и сыра, и хлеба, и свеклы, и репы… Экое расточительство! Ну да ладно, всякий праздник – расточительство.
Закричал Хауберт зычным голосом, чтобы дали ему напоследок большое красное яблоко сгрызть и кружку вина выпить.
Уважили. Подали.
Хауберт яблоко кусал из рук дюжего крестьянского парня (у самого Хауберта руки были накрепко связаны за спиной). После сунул нос в кружку и завопил, что не по-христиански это – обижать человека в его последний час. Ибо он, Хауберт, густое красное вино любит, а ему нарочно, для издевательства, какого-то жидкого, разбавленного нацедили. Должны были уже доподлинно хаубертовы вкусы разузнать, ибо немало всего съел он и выпил в этих краях.
Все засмеялись, радуясь мужеству разбойника. Нашли для него густого вина. Выпил Хауберт, громко рыгнул и пошел умирать.
После Хауберта-Кольчужки еще двоих повесили. Те никаких особенных просьб не высказывали, только один попросил минутку прочитать Ave Maria.
Когда дошла очередь до лучника Эмерьо, Бертран вдруг крикнул:
– Просьба!
Магистраты, пленник, граф Риго, весь народ – все повернулись в сторону Бертрана. А тот тронул коня и, наезжая на толпу (шарахались перед ним вправо и влево, спотыкались), двинулся к лучнику Эмерьо.
– Я прошу отдать мне этого человека! – громко сказал Бертран.
Магистраты возмущенно залопотали. Сие никак не возможно! Человек этот – разбойник! Он пошел против папских постановлений, против воли двух королей, против распоряжений графа Риго! Он занимался солдатским ремеслом, он наемник, он брал деньги за чужую кровь! Он лучник и арбалетчик, он убивал католиков из большого лука на треноге и из малой аркабалисты, а это все предметы, посвященные дьяволу!
