папоротники веток, чтобы не промокнуть.
На рассвете разбужены были запахом дыма. Ульфила поднялся, умылся водой из ручья, обтер лицо рукавом. Меркурин спящим притворялся; только разве проведешь епископа такой нехитрой хитростью? Ульфила даже и разговаривать не стал. Толкнул ногой и сунул кусок хлеба из тех небогатых запасов, что при себе носил рядом с книгой.
Наскоро перекусили, чтобы не такими слабыми быть, и к деревне вышли.
Грабители уже собирались уходить, пожитки грузили. Наваливали на телеги добро, зачерпывая, как песок, с земли, где оно было сгружено в беспорядке, – видать, из домов повытаскивали да так и набросали в кучу.
Проворно и ловко сгоняли захваченных в рабство людей, точно скотину. Горело несколько домов.
Рослый парень в куртке мехом наружу подхватил горящую головню и бросил в раскрытую дверь одного из ближайших домов. Почти мгновенно запылала соломенная крыша.
Ульфила стоял на краю деревни.
Смотрел.
Всадник, прекрасный, как архангел Михаил, разметав по плечам длинные волосы, шагом ехал по деревенской улице. Справа рассвет озарял его золотом; слева пожар красил лицо багрянцем. Будто из огня он появился.
– Фритигерн, – еле слышно прошептал Меркурин. Глядел влюбленно.
Ульфила губу прикусил.
Всадник сказал что-то своим, улыбнулся. И тотчас обоз тронулся по дороге в сторону леса, откуда Ульфила с Меркурином вышли.
Путники едва успели спрятаться в овраге за кустами. Гордые вези по сторонам не глядели и по кустам взором не шарили.
Прошли их кони, унося воинов. Первым Фритигерн ехал. Телеги прогремели. Следом полон потащился.
Ульфила больно стиснул руку Меркурина.
– Смотри, – сказал он шепотом. – Видишь этих людей, пленных? Так и родичей моих пригнали вези из Садаголтины Каппадокийской, с веревкой на шее, со связанными руками. Два поколения сменилось, пока рана эта болеть перестала.
– Но если бы не случилось этого, не было бы и тебя в готской земле, – осторожно возразил Меркурин. – Кто бы тогда читал готам Священное Писание?
– Не нам судить Промысел Божий, – согласился Ульфила. – Он благ и не постижим для человеков. Но мы – просто люди и, по неразумию своему, страдаем.
Они выбрались из укрытия и пошли по деревне в поисках живых.
Только к вечеру все уцелевшие собрались на пепелище. Кто-то припасы спасенные вынес для общей трапезы.
Меркурин на Ульфилу косой взгляд бросил: неужели епископ хотя бы молитву не прочитает? Так и подзуживало сказать погорельцам, кто с ними делит трапезу.
Но Ульфила молчал и Меркурину дал понять: раскроет рот лишний раз – один останется.
Выискался доброволец колодец очистить, ибо кто-то видел, как вези бросили туда нескольких – кого убитыми, кого еще живыми.
Долго лазил тот человек, пока его держали, привязанного за подмышки прочной веревкой.
Наконец, подергал, чтобы поднимали. Потянули, пыхтя, – и сам не из легоньких, да еще труп держит. И вот над краем ямы показалась бледная женщина с синими губами, мокрые волосы к лицу липнут – утопленница.
Пока глазели, доброволец терпение терять начал. Пошевелил трупом и крикнул снизу глухим голосом:
– Да берите же ее скорее, держать скользко.
Опомнились, подхватили тело.
– Там еще есть, – сказал тот же замогильный голос. – Опускайте меня снова.
Вытащил еще троих. Выбрался сам, дрожа от холода. Чьи-то руки набросили ему на плечи теплый сухой плащ.
– Вроде бы, всех поднял, – сказал тот человек. – Дайте выпить. Неужели вина не сберегли?
На месте сгоревшего дома расчистили пепел, на горячую еще землю постелили ветки. От листьев поднимался парок. Ночевали, тесно прижавшись друг к другу, – десяток человек, слишком уставших, чтобы горевать.
Утром выкопали большую яму, собрали по деревне тела убитых. Но трупов отыскали мало, ибо почти все погибшие сгорели в домах.
Ульфила не стал дожидаться конца похорон. Поблагодарил за еду и ночлег и прочь пошел.
Когда они с Меркурином были уже в нескольких верстах от деревни, тот решился наконец спросить:
– Почему ты не сказал им ни слова в утешение?
Не оборачиваясь, ответил Ульфила:
