Корабль назывался «Медведь».
– Бьярни, – шепотом выговорил одноглазый. – Тогда меня звали Бьярни.
– Бьярни, – повторил Аэйт, словно желая привыкнуть к этому имени.
Одноглазый улыбнулся. Так улыбается молодой император, впервые услышав обращенное к себе «сир».
Аэйт тихонько вздохнул от усталости и спросил:
– Ты вспомнил, что ты сделал?.. из-за чего тебя?..
– Да, – сказал Бьярни. – Я завоевал Ахен.
И впервые за все эти годы рассмеялся от души.
– Вот и ладушки, – прозвучал хриплый голос ведьмы, о которой они успели забыть. Имд зашуршала парчой. – И мне, старухе, любопытно было послушать… – Она пристально посмотрела на Аэйта, и в ее глазках появился интерес. – Да, ты мальчик с большим будущим… А что он тебе сделал, этот Бьярни-то?
Аэйт повернулся к ведьме.
– Он убил моего друга, госпожа Имд.
– Какая неприятность! – Ведьма потрясла лохматыми седыми волосами. – Ах, какая неприятность! Как звали-то? Молодой был, небось?
– Вы его знали, госпожа Имд. Его звали Ингольв Вальхейм.
Ведьма замерла. Нос ее заострился, подбородок выпятился и задрожал. Брызгая слюной, она закричала:
– Ингольв! Мерзавец! Говорила я Торфинну: «Не бери под свою крышу человека. Демона, тролля – кого угодно, только не человека!» Ведь это он помог тебе бежать? – Пальцы, унизанные кольцами, схватили Аэйта за плечо. – Говори, крысенок! Говори!
– Да, – сказал Аэйт, слегка отворачиваясь от тяжелого дыхания старухи.
Имд оттолкнула его.
– Ах, мерзавец, – повторила она. – Жаль, что он мертв. Тебя, касатик, я тронуть не могу. Слишком много в тебе света, слишком уж горячий ты. Как бы меня Хозяин не спалил за тебя, видишь какое дело. Разорвала бы я тебя, касатик, на куски, своими бы руками разорвала за Кочующий Замок, да не могу. Опасаюсь. Вот огорчение… А вот Вальхейма бы я зубами сгрызла. Жаль, что умер… Рано погиб, рано. И умер-то, небось, легко, а?
Аэйт кивнул.
– Ну и пес с ним, – вздохнула ведьма. – Но тебе, касатик, из этого мира все равно пути нету. Здесь останешься. Туманно тут, сыровато, конечно, душновато, но уж извини. Иначе сплошные пожары. Моя-то дурища – видишь, как жрет? – Ведьма кивнула в сторону саламандры.
– Почему же нет пути? – возразил Аэйт. – Вы хозяйка этого мира, госпожа Имд, значит, знаете здесь все входы и выходы.
– Входы, голубь, есть. А выходов – нет. Река ушла в болото и исчезла в нем, а болото пересохло. Без реки, сам понимаешь, Аэйт, хоть ты и маленький, никаких выходов быть не может. Так что здесь будешь жить. Хозяин Подземного Огня тебя тут не согреет, и глаз Хорса не углядит в таком-то тумане. – Она зевнула. – Эхе-хе… Может, со мной когда в картишки перекинешься…
Аэйт, щурясь, смотрел на ведьму и молчал.
Он видел, что она не может отыскать границ его возможностей и потому откровенно врет. Из этого мира был выход. И Аэйт знал, что найдет его.
Близилась осень. Стычки между племенами на болотах к северу от Элизабет участились. Гатал оттеснил морастов от соляного озера и сжег святыню их воинского союза. После этого удача отвернулась от Фарзоя и его народа. О страшной гибели Гатала было уже известно, но его место неожиданно занял другой. И об этом другом никто ничего толком не знал.
Фарзой потерял земли по речке Мыленной и таким образом лишился удобного выхода к реке Элизабет. Это произошло совсем недавно.
Было утро второго дня после нового разгрома. Фарзой сидел у входа в свой дом – похудевший, постаревший за эти недели на несколько лет. Красный шрам некрасиво выделялся на изжелта-бледном лице. Он смотрел на солнце, тонущее в осеннем тумане.
Почему же случилось так, что один за другим его предавали самые близкие – его надежда, его будущее? Сперва сыновья единственного друга, погибшего много лет назад Арванда. Лживый, трусливый мальчишка Аэйт попался в плен, и ради него старший брат совершил преступление. Фарзой не мог нарушить клятвы, которую дал при всех. Вор, посягнувший на золото для Тиргатао, должен был умереть. И когда этим вором оказался Мела, Фарзой велел отвести его к обрыву и столкнуть на острия копий. Мела ушел, не оглянувшись.
И Фрат, воительница с красными стрелами в волосах, не задумываясь, нарушила запрет и побежала к скале, желая убедиться в том, что Мела мертв. Ее привели к Фарзою, и она созналась в своем поступке, но раскаяния от нее он так и не дождался. В гневе он выдернул из ее волос красные стрелы, и белые пряди упали ей на лоб. Она продолжала стоять прямо и только сдвинула брови. Своей рукой он сломал стрелы и хлестнул обломками ее по лицу.
Отец Фрат стоял белый, как гипс, который добывают у Красных Скал. Но даже Фратак не посмел произнести ни слова в защиту своего последнего ребенка. Не было никого, кто осмелился бы возражать Фарзою, когда вождь гневался.
Никого – во всем поселке.
