одиннадцать хэнов. С воинственными кликами они напали на растерявшегося человека, молотя его крепкими сухими кулачками. С минуту Вальхейм стоял под этим камнепадом, уворачиваясь от ударов и пытаясь прикрыть собой Кари и Кабари, а потом, оправившись от первого потрясения, вдруг сообразил, чем вызвана эта неожиданная атака. Он не стал ничего говорить, просто разжал руки. Оба его пленника упали прямо в толпу разъяренных собратьев. Ингольв получил последний пинок и был, наконец, оставлен в покое.
Красный от злости, он сел, стараясь не слушать, как Аэйт самым бессовестным образом помирает со смеху. Он даже не заметил, как хэны, топоча и издавая победные вопли, уходят с холма, как Манари грозит ему напоследок кулаком, порываясь вступить в новый бой, и как Осенний Лист утаскивает разбушевавшегося ветерана за плащ.
Когда-то Ингольв страстно мечтал избавиться от Торфинна. Власть старика порой становилась непереносимой, особенно в первое время, когда Замок кочевал в самых удаленных от Ахена мирах и все вокруг было болезненно чужим. И вот неожиданно оказалось, что без Торфинна, без его метких, злых насмешек, без его тревожащей мудрости, сомнительных афоризмов, расчетливой жестокости и чудовищных приступов меланхолии мир показался капитану пустыней.
На него упала тень. Не поднимая глаз, он сказал Аэйту:
– Уходи.
– Я не донесу брата на себе, – спокойно сказал Аэйт.
Помедлив, Ингольв стал, без всяких усилий поднял Мелу на руки и зашагал к обрыву – туда, где пряталась тропка. На краю остановился и невольно загляделся на реку, петлявшую среди красных скал и синих лесов. С холма было видно на много миль.
Элизабет лежала перед ним, такая капризная, вольная и прекрасная. И всего несколько шагов отделяли Вальхейма от города Ахен.
Вдруг у него перехватило горло. Незаметно оказавшийся рядом Аэйт тут же тихонько сказал:
– Вальхейм, ведь ты теперь свободен.
Ингольв резко повернулся к нему.
– А зачем? – в упор спросил он. – Зачем она мне, эта свобода? Что я буду с ней делать?
Аэйт не ответил, хотя на этот счет у него имелось свое мнение.
Вальхейму почудилось, что из-за плеча Аэйта ему лукаво подмигнул красный глаз Хозяина на рукояти меча.
Часть третья
Меч Гатала
Продрав глаза около полудня, Пузан громко зевнул, повозил пальцем в ноздре, потом выбрался из дома и прищурился на солнце.
Что-то было на сопке не так, как всегда.
Пузан поглядел по сторонам, обошел вокруг дома и позвал:
– Господин Синяка! А господин Синяка!
Ему никто не ответил, и это было странно. Обычно Синяка вставал ни свет ни заря, но великана не будил, позволяя тому выспаться. Синяка считал, что привычки хозяина, будь он хоть трижды могущественным магом, не должны доставлять тягот великанам, которые любят похрапеть на утренней зорьке. И потому заваривал чай, оставляя ведро на углях, чтобы не очень остывало, и шел с кружкой на берег – должно быть, думал там о чем-то.
Но ни чая в ведре, ни самого Синяки Пузан не обнаружил и потому не на шутку встревожился.
– Понесло же его куда-то, – бормотал Пузан, выписывая петли вокруг дома. – Никогда не знаешь, что ему в голову взбредет, милостивцу и благодетелю…
Он спустился к заливу и прислушался. В какой-то миг ему показалось, что от города доносится колокольный звон.
– Опять Карл Великий где-то помер, – проворчал Пузан. – И все им неймется. Там, поди, всего два колокола и осталось, а как трезвонят…
И тут он, наконец, увидел Синяку. Чародей лежал лицом вниз в густом камыше, на самом берегу. Левая его рука, упавшая в воду, качалась на мелких волнах, набегавших на гальку, как неживая.
– Господин Синяка! – завопил великан, мгновенно переходя от ленивого недоумения к панике. Он скатился в камыши и схватил Синяку за плечи. Бессильно мотнулась голова. Пузан уложил его себе на колени и принялся водить своей шершавой лапой по смуглому лицу. Время от времени великан наклонялся и дышал на своего господина в попытке согреть его.
– Несчастье-то какое, – бормотал он, озираясь по сторонам, видимо, в поисках помощи.
– Перестань причитать, – прошептал Синяка, – я еще жив.
– Конечно, живы, – сказал великан, приободрившись, и пригладил темные вьющиеся волосы Синяки. – Кто же говорит, что вы умерли? А вчера и третьего дня весь день босиком ходили и перенапрягались в такую жару – вот и результат… Потому что надо себя немножко и поберечь. А то как малое дитя… – Он шумно всхлипнул.
– Пусти-ка, – сказал Синяка и, хватаясь за великана, сел.
Пузан обнял его и прижал к себе.
– Вот и ладно, – сказал он. – Я сейчас чайку согрею… Жалко, что вы кристалл разбили, господин Синяка. Это вы не подумавши сделали. Сидели бы мы с вами сейчас в доме на лавочке, чай бы пили с мятой и поглядывали себе, что и где происходит…
– Не зря, – сказал Синяка. – Я его правильно разбил, Пузан. Еще минута – и он уговорил бы меня…
