Оглушая, вылетела на равнину конница. Рамонет решился встретить врага в открытой битве.
Сошлись лава с лавой. Монфоровы осадные орудия, забытые, догорали у стен.
Гром небесный обрушился на долину Роны. Воды ее помутились от крови.
И слушал Симон страшную музыку битвы, и сам он был этой музыкой.
На что привыкли франки к виду смерти, но даже и они в этот день содрогнулись. Битва закончилась ничем – разошлись, разведенные темнотой. Рамонет – за стены, Симон – в свой лагерь. Покрытые пылью и кровью, пали, чтобы заснуть. И только собаки и мародеры всю ночь бродили по полю боя, ища поживы.
А черное знамя по-прежнему полоскало на слабом ветру. Бессловесно звало Симона, взирающего хмуро – снизу вверх.
Бой на равнине смутил его. Раймон Тулузский имел похвальное обыкновение бежать перед Симоном. Раймончик оказался тверже.
Сломанные копья и мечи, пики, алебарды, ножи, пробитые кольчуги, залитые красным доспехи, вывернутые забрала, иссеченные тела, вырванные внутренности – равнина смердела смертью.
Симон сказал своему брату Гюи:
– Мы сидим здесь двенадцатую седмицу и все без толку.
– Мы сидим здесь, – отозвался Гюи, – а Ламберт сидит там.
Симон без того был мрачен, а тут и вовсе сделался как полночь.
– Проклятье, брат. Будто я хоть на мгновение могу позабыть об этом…
– Вам придется оставить Бокер.
– Чтобы Раймончик и дальше отбирал мои города?
– Мессир, – повторил Гюи, – если вы хотите увидеть Ламберта живым, вам придется снять осаду и начать переговоры.
– Ламберт еще держится, – упрямо сказал Симон.
Но Гюи, когда надо, выказывал себя на диво твердолобым.
– Вы не успеете взять Бокер. Цитадель погибнет раньше.
– Если бы Ламберт умер, – сказал Симон, – они спустили бы черное знамя. Я знаю Ламберта. Он не умрет, пока я ему не позволю.
– Он умрет без вашего позволения, когда у него закончится вода, – негромко отозвался Гюи.
Симон не захотел отвечать ему.
Минуло несколько дней.
Черное знамя – под солнцем выгоревшее, ставшее бурым – висело на крыше донжона.
Ламберт был жив.
Цитадель ждала помощи.
Настал август. Земля переполнилась урожаем. Мужланы, пригнанные в армию Монфора, тосковали и маялись – домой хотели. Но своевольно покинуть графа не решались. Как бы за такое Монфор целую деревню не спалил.
И вот ночью у палисада франкского лагеря ловят какого-то человека. Подкрадывался, таясь в тени. Его валят на землю лицом вниз, крутят ему руки за спиной, а после, взяв за волосы, тянут голову назад, чтобы ловчее перерезать горло.
Этот человек не сопротивляется и не делает ничего, чтобы спастись, и только кричит на наречии Иль- де-Франса, чтобы ему оставили жизнь до того мгновения, когда он сможет увидеть графа Симона.
Тут этого человека хорошенько связывают и гонят в лагерь. У палатки графа Симона спрашивает симонов оруженосец и сын, меньшой Гюи:
– Зачем тебе непременно видеть мессира де Монфора?
Тот человек плачет и дрожит и заметно, что он изголодался.
– Я принес ему вести, – говорит он хрипло. – Я принес вести из цитадели. Дайте мне напиться…
Ему дают. Он выхлестывает целый ковш, обливаясь.
– Что же, – говорит тогда оруженосец, – твоя весть такова, что не доживет до рассвета?
– Развяжите меня, – просит тот человек.
Но молодой Гюи, отцов оруженосец, только усмехается.
– Это уж граф Симон решит, стоит ли тебя развязывать. А пока что ложись и спи. И не надейся, что я спущу с тебя глаз, пока граф не проснется.
Симон пробудился рано. Ему тотчас же показали ночного гостя – тот спал, скорчившись и морща во сне лицо. Глядя на него, сказал Симон:
– И вправду плохи дела в цитадели.
И повелел немедля освободить ламбертова человека.
