– Останови машину!
Чтобы выполнить ее просьбу, я совершаю пару опасных маневров, поскольку мы едем по шоссе в среднем ряду.
– Джек, давай же! – Она стучит кулаками по приборной панели.
Мигая фарами, я протискиваюсь в дыру размером с «фиат» между двумя тачками с восемнадцатидюймовыми колесами. Я беру курс на обочину дороги. Мои выкрутасы заставляют дородного байкера и смуглолицего бизнесмена на «линкольне» выразить все, что они обо мне думают, с помощью одного-единственного пальца. Я останавливаю машину. Дженет судорожно жмет на кнопки магнитолы.
– Поставь снова! Я хочу послушать еще раз! – требует она, в ее глазах стоят слезы. – Где эта чертова кнопка?
– Успокойся. Дыши глубже.
Я включаю диск заново и беру ее руки в свои. Мы слушаем песню ее брата еще раз. Дженет возмущается:
– Но ведь так называется альбом Клио – «Сердце на мели»? Что же это такое?
– Джимми эту песню тебе играл?
– Да, Джек. Эту самую. У нее еще не было названия, но я помню, как он хотел ее назвать.
– Как?
– «Ах ты, стерва, Кейт».
Обзавидуйся, Гершвин.
– Так звали ту девицу, что его бросила, – говорит Дженет. Она показывает пальцем на динамик: – «Сердце на мели, мое сердце на мели»? Когда Джимми мне ее играл, там было «Ах ты, стерва, Кейт. Ты паршивая свинья».
– Пожалуй, новый вариант мне нравится больше.
– Ладно тебе придираться, Джек. Он же еще не закончил.
И то верно. Песня Пола Маккартни под названием «Яичница» в итоге стала «Вчера»[139] – самой известной композицией в истории музыки. Хотя стихотворный размер у строчек «ахты, стерва, Кейт» и «сердце на мели» совпадает, я сомневаюсь, что происхождение композиций Джимми обречено на включение в поп-фольклор. В любом случае музыка закончилась, и Дженет снова собирается расплакаться.
– Такая красивая песня получилась, – говорит она.
– Помнишь, ты все удивлялась, зачем это Клио понадобилось убивать твоего брата? Вот это и есть причина. Ей нужен был новый хит, и она решила заполучить эту песню.
– А Джимми не соглашался ее отдать.
– Приз в студию. – Я вывожу «мустанг» обратно на дорогу. – Однако вот в чем засада: я не могу ничего доказать.
Помимо Клио, все, кому известна правда, мертвы: и Джей Бернс, и два придурка, которые были на катере. Тито жив, но от него мало толку. Он даже не присутствовал на записи песен в студии.
– Выходит, тебе не с чем идти к копам? – мрачно переспрашивает Дженет.
– Боюсь, что так.
– И ты ничего не можешь написать в своей газете?
Да, это еще одна горькая правда.
Мы едем обратно в кафе. Дженет спрятала покрасневшие глаза за темными очками. Музыку она давно выключила. Я спрашиваю, что она обо всем этом думает.
– Я никак не возьму в толк, как Клио это провернула?
– Наверное, мы уже никогда не узнаем.
– А ты можешь хотя бы предположить – то есть ты же писал раньше про такие вещи, да? Убийства и все такое.
По правде говоря, я сам долго искал ответ на этот вопрос.
– Думаю, она его напоила или подсыпала ему какую-нибудь дрянь, чтобы он отрубился под водой.
Отправным моментом моей теории является рыбная похлебка.
После разговора со мной Клио, должно быть, поняла, что ее история небезупречна. Именно поэтому, пересказывая ее для «Нью-Йорк Таймс», она решила все немного приукрасить и сказала, что Джимми отравился похлебкой и что она умоляла его не нырять. Ясно, что она пыталась прикрыть тылы на тот случай, если кто-то потребует законного вскрытия. Она хотела, чтобы все думали, будто она пыталась отговорить мужа от погружения, – тогда ее не станут подозревать в убийстве. Но после кремации вдова Стомарти больше ни разу не упомянула ни тухлую рыбу, ни свое липовое предчувствие.
Дженет почти неслышно произносит:
– Надеюсь, ему не было больно. Что бы уж там ни случилось.
– Я тоже надеюсь.
У дверей кафе она показывает мне на спортивный «мерседес» с откидным верхом:
– Ракель дала мне тачку, пока моя «миата» в ремонте. Ракель – монахиня. – Губы Дженет против ее
