Бежит на другой конец Перл-Ки, где Том и Джолейн спрятали вторую лодку.
Которая была теперь единственным средством выбраться с острова.
Кроум не бил никого уже много лет. В последний раз такое случилось на стадионе «Мидоулендз», где они с Мэри Андрее смотрели игру «Гигантов» с «Ковбоями». Температура была тридцать восемь по Фаренгейту, и небо Нью-Джерси напоминало взбитую грязь. Прямо за Кроумом с женой сидели двое необычайно шумных мужиков откуда-то из Квинса. Портовые рабочие, хмуро предположила Мэри Андреа, хотя впоследствии они оказались товарными брокерами. Мужчины перемежали «отвертку» и пиво, а каждый гол «Гигантов» на поле праздновали, сбрасывая куртки и свитеры и до слез щипая друг друга за соски. Ко второму тайму Кроум уже высматривал другие места на трибунах, а Мэри Андреа собиралась домой. Один из нью-йоркцев извлек пневматический лодочный клаксон, который и использовал по назначению, разражаясь продолжительным дудением меньше чем в десяти дюймах от основания черепа Кроума. Мэри Андреа гневно развернулась и огрызнулась, на эту парочку, побудив одного из них – щеголявшего заляпанными пивом усами, как у моржа, – вслух прокомментировать скромные размеры груди Мэри Андреа, а тема эта была для нее весьма болезненной.
Диалог быстро угас (несмотря на волнение в связи с блокированным ударом Далласа), пока один из мужчин не нацелил клаксон на безукоризненный носик Мэри Андреа и ее не оцарапал. Кроум не видел другого выхода, кроме как врезать жирному паразиту, да так, что тот упал. Его закадычный дружок, конечно же, предпринял неряшливый свинг в голову Кроуму, но у Тома было достаточно времени, чтобы Увернуться (Мэри Андреа его опередила) и отвесить мужику основательный апперкот в область мошонки. Нокаутирование грубиянов вызвало шквал ободрения, прочие футбольные фанаты приняли взрыв Кроума за акт супружеского рыцарства. По правде сказать, то был чисто эгоистичный гнев, который Кроум и продемонстрировал: он выхватил клаксон, развернул его отверстием к Моржовой Морде и дудел, пока не опустел баллончик и заунывное завывание не угасло до комичной отрыжки.
Подоспели полицейские, быстренько записали имена, никого не арестовали. Сам Кроум в бою сломал два сустава на пальцах, но нисколько об этом не жалел. Мэри Андреа бранила его за потерю самоконтроля, но при этом названивала всем своим друзьям, чтобы им похвастаться. Месяц спустя с Кроумом связался поверенный, представлявший одного из брокеров, который заявил, что в результате избиения начал страдать хроническими головными болями, глухотой и несметным числом психологических проблем. Второй фанат завел аналогичное судебное дело, заявив о необходимости сложного хирургического вмешательства для косметического восстановления смещенного левого яичка. Адвокат Тома Кроума настоятельно рекомендовал ему избежать процесса, что Кроум и сделал, согласившись приобрести каждому из пострадавших брокеров билеты на сезон игры «Гигантов», а также купив (благодаря связям приятеля, спортивного журналиста) официального вида футбольные мячи НФЛ с личным автографом Лоуренса Тейлора [47].
Кроум не предполагал аналогичных исков от Бодеана Геззера и готов был вывернуться наизнанку, чтобы не дать грабителю смыться с Перл-Ки и оставить их с Джолейн на острове без лодки. Чтобы не отстрелить себе пальцы ног, Кроум, прежде чем броситься в погоню, благоразумно оставил дробовик. У гопника было пятьдесят ярдов форы, но выследить его, ломившегося через заросли, как сумасшедший носорог, было несложно. Всю маскировку, которую позволял камуфляжный костюм Геззера, сводила на нет неосторожность бандита. Длинноногий Кроум догонял его, ни разу не приняв за мангровое дерево.
Он нагнал Геззера на поляне и сбил его с ног. Гопник высвободил короткую ногу и с силой пнул сапогом Кроума прямо в скулу, быстро вскочил и снова пустился наутек. Он уже добрался до «Бостонского китобоя» и пытался стащить ялик в воду, когда Кроум снова его настиг. Они с плеском рухнули, камуфляжник размахивал руками точно мельница.
Кроум почувствовал, как накопившаяся за всю жизнь эмоциональная отчужденность растворяется в потоке пузырьков и пробуждении неконтролируемой ярости. Чисто смертоносный порыв, и за долю секунды он внес ясность во все кровопролитные действа, о которых Кроум писал для газет. Он понимал, что должен быть в ужасе, но ощущал лишь первобытное бешенство. Когда дикий бросок локтя ударил его в горло, Кроум понял, что впервые (в тридцать пять лет) участвует в битве не на жизнь, а на смерть.
Он бы предпочел, чтобы все было тщательнее поставлено с точки зрения хореографии, как перебранка на стадионе «Гигантов», но понимал, что такое случается редко. Кроум по долгу службы посетил немало мест преступления и знал, что насилие нечасто бывает достойно кино. Обычно оно неуклюже, неосторожно, хаотично – грязное месиво.
Прямо как сейчас, подумал он. Если хотя бы на полсекунды не смогу поднять голову, наверняка захлебнусь и утону.
Утону на каких-то несчастных четырех футах глубины.
Они подняли со дна столько ила, что Кроум не видел ничего, кроме зеленоватой дымки взвеси. Он ослабил хватку на шее Геззера, но они так и оставались сцеплены, он и мошенник, – уже не боролись друг с другом, а сражались за воздух.
Когда уже опускалась смертельная тьма, в голове Тома Кроума начали разматываться слова:
Кроум подумал – заголовки!
Он живо представил, как они будут выглядеть в газете, под сгибом на первой полосе. Он узрел, как сверкают ножницы, как педантично вырезает статью о его утоплении кто-то безликий – его отец, Кэти, Джолейн или даже Мэри Ан-дреа (исключительно ради страховки).
Том Кроум видел перед собой всю свою жизнь, сконцентрированную в одном дерьмовом, наверняка безграмотном газетном заголовке. Перспектива намного тягостнее, чем сама смерть.
Из последних сил он выдрался от Бодеана Геззера и рванулся к поверхности. Хрипящий, полузадушенный Кроум увидел теперь, что тьма покрывала не только его сознание, но и воду – вокруг ног клубилось темно-красное, яркое волнистое облако.
Кровь.
Кроум подумал: господи, лишь бы не моя.
Раз – Бод Геззер завладел лодкой, два – и он уже тужился схватить воздуха в воде. Его, естественно, догнали – проклятие коротких ног и забитых смолой легких. Спасибо вам, мама и папа. Спасибо тебе, Филипп Моррис.
Кого ему еще винить?
Пухла – за обдолбанность, слепую похоть и тупость.
