солдат, которых я убил выстрелами в спину. Не знаю, поймешь ли ты это.
Эндрю тяжело дышит. За какие-то доли секунды вся его жизнь словно разбилась на мелкие сколки.
– В первый раз я убил человека, – говорит Эндрю, – в рукопашном бою. Это было при свете дня. На Папуа, уже после твоей гибели. По крайней мере, в тот раз я точно знал, что убил. Я видел свою жертву. Я смотрел в его глаза, пока он умирал. Тогда я чуть не выстрелил в себя.
– Прости, Эндрю, я не знал.
– В этом была твоя проблема, Кроули. Ты всегда считал, что только ты имеешь право на чувства.
Стиб откидывает голову и опять смотрит на звезды. Проходит несколько минут, и Эндрю начинает опасаться, как бы он не заснул.
Внезапно Стиб нарушает молчание.
– Если я прощу тебя за то, что ты желал моей смерти, ты простишь мне мое бегство?
– Тебя не за что прощать. Нам всем было страшно.
– А за то, что случилось с Мэри Энн?
– Это мне нужно просить прощение за нее.
– Да, только есть одно «но». Я все еще здесь. Я тебя обвиняю в моей смерти, но я здесь, чтобы сказать тебе об этом. Знаешь, не могу скрывать, но мне хотелось побыть Уолтером еще какое-то время. Я словно ребенок, который никак не хочет приспосабливаться к переменам.
– Никто этого не может. И от этого никуда не деться.
– Но жизнь продолжается. Это забавней всего. Да после моей смерти жизнь продолжается.
– Прощения нельзя добиться за одну ночь, Стибо нужно выстрадать.
– Похоже, ты прав.
– Теперь мы можем вернуться? Я голоден и к тому же остался совсем без сигарет.
Стиб берется за весла и гребет к берегу.
Глава тридцать седьмая
Майкл
Он молча ведет машину, Эндрю сидит справа от него, а по левую сторону восходит солнце.
Он испытывает смутное разочарование. На самом деле это чувство огромное, но сейчас он слишком вымотан, а поэтому оно кажется смутным. Ему вдруг подумалось, что восход солнца означает начало нового дня. Новой эры. Все закончится. И больше не будет боли.
Он сворачивает на дорогу в аэропорт.
– Ты думаешь, все кончено? – спрашивает Эндрю.
– Не знаю.
Он думает, что настоящий момент чем-то напоминает его появление на пороге дома Эндрю. Ситуация, которая ничего не решает, а просто побуждает к решению вопроса. Что ж, будем надеяться.
Он провожает Эндрю до самого выхода на посадку.
Протягивает ему правую руку, и Эндрю пожимает ее.
– Спасибо, что поверил мне.
– Я тебе не верю.
Майкл не уверен в том, что это шутка. Все возможно. Наверное, можно умереть и воскреснуть.
– Ты опять за свое.
– Если бы ты что-нибудь знал, – говорит Эндрю, – если бы находился там, ты бы знал, что кошку миссис Макгерди звали Генриетта.
Он смеется, и Эндрю смеется, но смех этот, похоже, вызван усталостью. Его все еще беспокоит, что Эндрю серьезен лишь отчасти.
– Ты невозможен.
– Это я уже слышал, Стиб.
– Позвони своей жене перед посадкой. Скажи ей, что с тобой все в порядке.
Как раз в этот момент объявляют посадку.
– Может, ты позвонишь ей? Скажи ей, что я прилетаю в 12.10. У тебя есть ручка? Я запишу тебе номер телефона.
– Я его знаю.
Эндрю так пристально смотрит ему в глаза, что ему хочется съежиться под этим взглядом.
– Я должен идти.
– Хорошо. Прощай.
Проклятье! – думает он, глядя ему вслед. – Ничего не изменилось.
Нам по-прежнему нечего сказать друг другу.
В Альбукерке всего на час позже, и все равно у нее заспанный голос.
– Извини. Я тебя разбудил?
Ее голос печальный. Обиженный.
– Обычно я уже встаю в это время. Но я ужасно спала. Итак. Ты остался жив после вашей совместной морской прогулки на лодке. Эндрю тоже вернулся или ты единственный выживший?
– Нет, он в порядке. Летит домой. Он хочет, чтобы ты встретила его в аэропорту в 12.10. – Он смотрит в окно, наблюдая за тем, как самолет с Эндрю выруливает на взлетную полосу. – Он такой упрямый старикан.
– Кому знать, как не мне.
– Постой. А как ты узнала, что мы были на лодке?
– Уолтер сказал.
– О!
Это звучит так просто и обыденно, что он даже не переспрашивает. Да и, в конце концов, он слишком устал.
Он на мгновение закрывает глаза и тут же чувствует ритмичное покачивание, словно он еще в море. Тело помнит все.
– Ну и что произошло? – спрашивает она.
– Не знаю. Во всяком случае, не то, что я ожидал. Мы перемалывали всякую ерунду, которая пылилась на задворках памяти. А когда выговорились, оказалось, что только зря потратили время.
– Может, в этом все и дело.
– Возможно. Я думал, что все изменится. Я вновь обрету ясность мысли, смогу оценить события в перспективе, а потом, когда он уедет, уже не буду разрываться на части. – Он чувствует, что сейчас заплачет, и не может ничего с собой поделать, даже не пытается. Есть что-то утешительное в этом потоке слез, который никто не сдерживает. Сквозь их влажную пелену он различает самолет, готовый к взлету. – Он вернется домой, к тебе, и вы будете жить. Как будто ничего не случилось.
– Нет, такого не будет. Бедный Майкл. Бедный, милый. Если бы мне месяц назад сказали, что я смогу разбить сердце двадцатиоднолетнего мужчины…
– Нет, теперь мы ровесники.
Связь прерывается, оператор просит опустить еще семьдесят пять центов.
У него нет мелочи.
– Я должен идти, – говорит он и спешит прочь от телефона. Не за мелочью. Он просто не хочет знать, что произойдет дальше.
– Я позвоню тебе? Давай не будем мучить друг друга, поэтому никаких писем?
Он не хочет обсуждать возможные варианты финала.
Ночью Майкл видит сон. Он совсем не похож на те, давние сны. Особенно тем, что в нем нет ни войны, ни жестокости, ни насилия. Но это все-таки сон, с его противоречивыми образами и множеством измерений. Что позволяет относиться к нему просто как к сну и не принимать всерьез.
Во сне Майкл сидит в крохотной белой кухне вместе с Уолтером и Милли. И настроение, и обстановка на кухне светлые и спокойные. Уолтер в военной форме. Чистой. Хорошо отглаженной. Новенькой. Ни рваной, ни мятой. Он аккуратно причесан, тщательно выбрит. Милли на вид лет сорок, она сидит за столом прямая и высокая. Лицо ее бесстрастно. Она как будто не имеет никакого отношения к происходящему.
Он смотрит на нее, и она улыбается в ответ. Он переводит взгляд на Уолтера, и тот кивает головой.
