– Боже мой, Джейсон, – пробормотала я, прижимая ко лбу пальцы. – Похоже, меня убьют.
Бесполезно искать вслепую. Медсестра прошлась по всем комнатам и ничего не нашла. Почему же мне это удастся? Но я умна и настроена решительно. Я должна придумать, как пройти сквозь стены и потолки. Нужно заглянуть туда, куда она не смотрела. «Пытайся, – думала я, прижав пальцы к векам. – Посмотри на дом другими глазами. Посмотри глазами Джейсона». Каким он видел дом прошлой ночью? О чем думал? На что упал его взгляд, когда вчера он вернулся?
В моем воображении возник дом. Я видела его насквозь, видела балки и трубы, плинтусы и проводку. Видела окна. Окна. Мое внимание привлекли окна в галерее. Они словно бы говорили: «Вспомни Джейсона прошлой ночью. Вспомни, как он стоял возле твоей комнаты». Мы поссорились. А потом? Он пошел прочь. Был зол и пьян, стучал по всем ставням. Остановился у окна, глядя в сад. Одно из окон было открыто, когда я вышла из своей комнаты, и он стоял там, курил. Потом повернулся, пошел к себе и стал складывать вещи…
Я открыла глаза. Увидела, как в саду метет снег. Кругом бело, к одной из ветвей примерз пластиковый мешок. Я снова вернулась к воспоминаниям. Итак, Джейсон стоял у окна, держал то, что украл, и…
Я ясно представила его – вот он открывает окно, заносит назад руку и бросает мешок в ветреную ночь. Мешок полетел, крутясь на ветру, и повис на ветке. Там он и остался, согнутый и примерзший. «Ох, Джейсон», – подумала я, развернулась на коленях н уставилась на мешок.
Я вскочила, подбежала к окну, взялась за раму, но тут послышался стук открываемой входной двери.
55
В Нанкине ничто не движется, за исключением снежных облаков. Все – каждый ручей, каждое дерево – изнурено японской зимой и кажется вялым и нежизнеспособным. Даже Янцзы, река с норовом дракона, неподвижно загнивает под тяжестью сотен тысяч тел. Тем не менее я делаю в своем дневнике еще одну запись, на что и не надеялся. Стоит яркий полдень, а вокруг все уже кончено. Воистину это чудо – видеть, как моя рука, коричневая и сильная, выводит жидкими чернилами строки на бумаге. Я кладу руку под куртку и сам не верю, что мое сердце до сих пор бьется в груди.
Шуджин положила в тележку скатерть, в которую завернула палочки для еды, несколько ложек, ножи. В маленькую сандаловую шкатулку положила деньги, а для ребенка – черный браслет со свисающим с него изображением Будды. Я уговаривал ее не брать красные яйца.
– Шуджин, – сказал я ласково, – не будет злых духов или оборотней.
Она не ответила, но вынула яйца из мешка и принесла их в нашу спальню и разложила на стеганом одеяле. Так они и улеглись в маленьком гнезде на кровати в ожидании нашего возвращения домой.
– Как ты? – спросил я, озабоченно взглядывая на ее бледное лицо, когда она спустилась вниз. – Хорошо себя чувствуешь?
Она молча кивнула и натянула перчатки. На ней было несколько слоев одежды: два обычных
– Ну что ж, пора.
– Да, – кивнула она с серьезным видом. – Пора. Падал легкий снег. Яркая луна освещала весело танцующие снежинки. Мы дошли до Чжонцзян и остановились. Без старой лошади Лю Рунде, хорошо знавшего дорогу, я чувствовал себя неуверенно. В ста ярдах от нас лежала на спине собака. Она раздулась, ее ноги широко раздвинулись, и казалось, что в снегу лежит опрокинутая табуретка. С тех пор как я был здесь последний раз, сожгли два дома, но в снегу не было следов, и улица выглядела покинутой. Я не знал, как Лю планировал пройти через ворота Тайпин, и интуиция мне ничего не подсказывала. В перчатке я держал прядь его волос. Волосы прикрывали ожог на моей ладони.
– Сюда, – сказал я, старясь говорить уверенно, и поднял воротник куртки, защищая уши от снега. – Да, сюда. Мы правильно идем.
Шли молча. Пурпурная гора, прекрасная и ужасная, вздымалась к звездам. На улицах никого не было, и все-таки каждый угол вызывал у нас подозрение. Шли медленно, прижимаясь к стенам, в любой момент готовы были бросить тележку и нырнуть в щели между домами. Шуджин не говорила ни слова, и долгое время все, что я слышал, были наши шаги да стук моего сердца. Однажды на расстоянии услышали грохот грузовика на дороге Чжон-цзян, но только когда приблизились к озерам Хунцзэху, увидели первого человека – это был старик, он с трудом шел в нашу сторону, нес на бамбуковом коромысле две тяжелые корзины. В каждой корзине сидел спящий ребенок, руки свешивались наружу, снег ложился на головы. Старик не обратил на нас внимания – не моргнул, не кивнул, а продолжал идти. Когда он поравнялся с нами, мы увидели, что старик плачет.
Шуджин остановилась.
– Здравствуйте, господин, – прошептала она. – У вас все в порядке?
Он не ответил, не замедлил шага, не взглянул на нее.
– Здравствуйте, – повторила она. – А с детишками все ли в порядке?
Старик продолжал брести по дороге, словно глухой. Его глаза были устремлены куда-то в пространство.
– Здравствуйте! – сказала она громко. – Вы меня слышите? Что с детьми?
– Тсс! – Я взял ее за руку и потянул в сторону, испугавшись, что она слишком громко заговорила. – Пойдем.
Старик исчез за пеленой снега. Мы стояли, прижавшись к двери какого-то дома, представляли, как он, шатаясь, несет свой груз.
– Я хотела узнать, как чувствуют себя малыши, – пробормотала Шуджин.
