девушка тоже молча потупилась.
– А фрау его что же? – негромко спросил кто-то. – Она как смотрела на это дело?
– Фрау? – девушка вскинула голову, и голос ее зазвенел от ненависти. – Фрау его так говорила: «Если мой Пауль захочет покрыть свиноматку – это, конечно, извращение, но это не повод для ревности. Так почему же я должна ревновать, если моему Паулю вздумалось покрыть самку недочеловека? Наоборот, это по-хозяйски: если эта самка принесет приплод, он в будущем может нам пригодиться».
– Товарищ майор, – услышал Павел, обернулся и увидел совершенно бешеные глаза смотревших на него троих солдат и сержанта. – Разрешите разобраться, а?
– Разрешаю, – сказал Дементьев и не узнал собственный голос: так ему свело скулы. – Только без мучительства ненужного, ясно?
– Так точно, товарищ майор, – сержант скинул с плеча автомат и взял его наперевес. – Есть без мучительства!
Солдаты вернулись через час и привели с собой еще двух освобожденных девчонок: изможденных, но радостных. Как они разобрались с рабовладельцами, Павел спрашивать не стал – он видел, как сержант, присев на травяной бугорок, пополнял патронами диск своего ППШ…
Такие случаи были не единичными. Бывало и так, что бывшие невольники сами (и жестоко) расправлялись со своими бывшими хозяевами – кто сможет за это их осудить?
Пятого мая группа офицеров 41-го полка отправилась в Берлин. В их числе был и майор Дементьев – разве мог он упустить такую возможность?
Город был разрушен – руины и щебень; дороги завалены обломками, подбитыми танками, сгоревшими машинами и перекрыты баррикадами. Деревья в парках и садах почти полностью уничтожены. Дома стояли черными скелетами, с проломленными перекрытиями, выбитыми окнами, разрушенными крышами и дверями.
Под ногами хрустело битое стекло. Наверно, во всем огромном городе не осталось ни одного целого окна. И неудивительно – сколько дней по нему гвоздили тысячи орудий всех калибров, да еще с воздуха сыпались тяжелые авиабомбы. Война вернулась туда, откуда она выползла, и над фасадами разбитых домов полной противоположностью истошному призыву «Wir kapitulieren nicht!», намалеванному белой краской на издырявленных стенах, висели белые полотнища.
Угрюмо выглядели Бранденбургские ворота с поврежденными колоннами и побитой снарядами четверкой коней наверху; почти все деревья в Тиргартене были срезаны бомбами и минами, и нелепым гротеском выглядела высившаяся там семидесятиметровая колонна победы над французами, сделанная из стволов трофейных французских пушек. Главная улица Унтер ден Линден – сплошное поле, изрытое воронками. Всюду развалины, смятое железо и мусор, мусор, мусор. Но потихоньку уже выползали из подвалов и бомбоубежищ уцелевшие жители – убирали трупы, расчищали завалы.
Павел жадно смотрел по сторонам. Не верилось, что все кончилось – стрелять больше не будут, и недавняя суматошная пальба из всех видов оружия была уже победным салютом. И еще не верилось, что он все-таки остался в живых; не верилось, что больше не надо пригибаться, заслышав мерзкий вой налетающего снаряда. И что можно бездумно шагать по искореженным улицам побежденного чужого города, фотографироваться у испещренных осколочными отметинами статуй львов и каких-то средневековых рыцарей и думать о том, что уж теперь-то, после
Шагая по улицам Берлина, Дементьев вспоминал тех, кто остановил Зло, но не дошел до этих улиц, – Богатырева, Гордина, Мироненко, Подгорбунского, Липатенкова, Горелова, Раскова. И лентой кинохроники прокатывались перед его внутренним взором воспоминания: первый бой подо Мгой, небо Придонья с воющими «юнкерсами», руки его артиллеристов, обожженные раскаленным от непрерывной стрельбы металлом орудий, разоренные села Подмосковья, горящие танки под Обоянью, непролазная грязь фронтовых дорог Западной Украины, плюющиеся огнем серые колпаки «панцерверке» и огненные трассы «РС».
«Мы заплатили за Победу страшно высокую цену, – думал Павел, – такую, которую не смогли заплатить другие народы. Дракон подмял под себя всю Европу, и она сдалась. А ведь были и там и умелые полководцы, и современное оружие, и развитая промышленность, и людские резервы. И ладно бы еще малые страны, про которые можно сказать «их задавили числом», но Франция? Франция, страна с многовековыми воинскими традициями, не раз сражавшаяся с немцами и побеждавшая; страна, явившая миру военный гений Наполеона, – и та покорно легла под Зверя! И Англия дрожала, спасенная только Ла- Маншем и флотом, и снились ей в ночных кошмарах танки Гитлера, перепрыгивающие пролив. А мы – выстояли. Выстояли, неся огромные потери и в кроваво-дымной сумятице первых месяцев войны, и на переломе, и потом, во время нашего наступления, штурмуя немецкие укрепления. Выстояли, несмотря ни на что, выстояли и победили! Мы остановили Зло, вознамерившееся пожрать весь этот мир, – остановили, повернули вспять и уничтожили.
Недоедавший и недосыпавший тыл дал фронту все, что было нужно; железная воля Сталина объединила страну; мы научились воевать, но всего этого мало. У нас было много людей, которых слишком часто не жалели, а зря, потому что именно они, эти люди, и смогли выстоять и победить. Они все, все без исключения, очень хотели жить, но было – и есть! – в них что-то такое, чего нет у других. Солдаты вермахта тоже дрались отчаянно и умело, и все-таки победили мы, а не они. Победили, потому что есть у русской души одна такая странная особенность: в годину страшных испытаний «я», бесценное «я», отходит и прячется, уступая место общему «мы» – тому самому «мы», благодаря которому и выжили первобытные люди, и построили города, и создали науку и произведения искусства. И пока живо это «мы», будут жить и все многочисленные «я». Но если «я» презрительно отвергнет «мы» и будет думать только о себе…».
А много лет спустя полковник Павел Михайлович Дементьев так ответил на вопрос «Почему мы все-таки победили? Ведь мы жили плохо – зачем было нужно защищать такую страну и такой строй, бросаясь под танки и в безнадежные атаки?»
«Мы защищали Русь. А то, что происходило и происходит в нашей стране – это наше внутреннее дело. Плох тот хозяин, который ждет чужого дядю-соседа, чтобы дядя пришел к нему в дом, починил крышу, поправил забор, вывел тараканов, приструнил строптивую жену и озорных детей и навел бы в доме хозяина-неумехи полный порядок. Не было в истории человечества случая, чтобы пришельцы просто так, из любви к ближнему, благоустроили бы чужую страну по своему образу и подобию, и ушли, предоставив местным жителям жить да радоваться. Чужой дядя не уйдет – он будет спать с твоей женой, и твои дети будут звать его «папой». А ты сам станешь его слугой и будешь подметать двор у нового хозяина твоего бывшего дома – если тебя вообще не погонят со двора, и ты не превратишься в бездомного бродягу».
У рейхстага бушевало человеческое море: здесь были солдаты и офицеры русской, американской, английской, французской армий. «Вавилонское столпотворение», – подумал Павел, рассматривая незнакомую форму союзников. Общались на невообразимой смеси языков, основанной на скудном запасе немецких слов и подкрепленной универсальным языком жестов.
Американцы уже вовсю предавались своему любимому занятию – бизнесу, продавая все, что можно продать: фотоаппараты, одежду, продукты, лекарства, женские украшения, картины, оружие. Поддавшись соблазну, Дементьев приобрел у здоровенного американского сержанта, обвешанного с ног до головы фотоаппаратами всех марок, немецкую «лейку» – он давно хотел такую. Сержант улыбался до ушей, излучая довольство жизнью и успешной торговлей. «Кому война, – неприязненно подумал майор, – а кому мать родна. Вот ведь ушлые ребята…»
– Интересно, – задумчиво произнес кто-то из офицеров, – а танк у них купить можно? Их, американский: «шерман» называется.
– А вот это мы сейчас проверим! – поддержал его другой.
Сержант быстро сообразил, что от него хотят. Уточнить детали было затруднительно, но тут помог оказавшийся рядом военный переводчик, немного знавший английский.
– Вопрос цены, – сообщил он.
– А сколько он хочет?
Американец подумал, поискал кого-то глазами, отошел и вскоре вернулся в компании с другим
