Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах — поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота — Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса[90].
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
— Антони, — начал он, потом заморгал и поправился: — Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
— Как рука? — спросил он.
— Отлично, — сказал Нельсон — Лучше не бывает.
— Чего надо? — спросил Акулло.
— Простите?
— Какого хрена вам надо, профессор? — Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
— Я могу помочь вам. То есть факультету. — Он набрал в грудь воздуха. — Я могу помочь факультету.
— Вы можете помочь факультету, — без всякого выражения повторил Акулло.
— Да.
— И как? — Декан снял руку со стола и положил на колено.
— Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
— Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», — сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
— Садитесь. — Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.
Нельсон отодвинул стул, уселся на самый краешек и взглянул на Кралевича. Ковбой-теоретик снова с отсутствующим видом жевал соломинку.
Акулло пригвоздил Нельсона холодным взглядом:
— Вы пишете это говно?
— Нет! — Нельсон обернулся на толпу, подался вперед и понизил голос. — Конечно же, нет, — повторил он, бросая взгляд на Кралевича. Поскольку декан никак не отреагировал, Нельсон решил, что Кралевич в курсе. — Но я…
— Что вы?
— Я-я-я, — промямлил Нельсон, — знаю, кто пишет.
Что на него нашло? Нельсон понятия не имел, кто пишет анонимки.
— То есть… — начал он, собираясь взять свои слова обратно, но Акулло поднял руку.
— Кто вам сообщил? Вейссман?
— Нет. Я хотел сказать, что на самом деле не знаю, кто.
Акулло снова поднял руку.
— Вы Нельсон, верно?
Нельсон кивнул.
— Вы думаете, я с этим не справлюсь?
— Нет! — запротестовал Нельсон. — То есть да! Я хотел сказать…
— Вы считаете, что я без вас не обойдусь? У Нельсона перехватило горло.
Акулло наманикюренными пальцами обхватил чашку. Кралевич выплюнул соломинку. Его сербский акцент усиливался и ослабевал, в зависимости от обстоятельств; сегодня он был на пике.
— Моя дикая ирландская роза[91], — произнес теоретик, безбожно коверкая слова.
Акулло взглянул на него, потом на Нельсона.
— Так вы знаете нашего друга…
— Кого? — Нельсон изо всех сил старался не смотреть на Кралевича.
— Нашего друга-литератора. Нашего анонимного автора. Типа, который рассылает письма.
Нельсон честно хотел сказать: я не знаю, кто это, простите, что отнял у вас время, но Акулло жестом остановил его.
— Ладно, не будем называть фамилий. — Акулло поднял чашку и отпил крошечный глоток. Он глянул на Кралевича поверх кофе. — У некоторых слишком длинный язык.
Теоретик тяжело вздохнул, сдвинул шляпу на затылок и поднял глаза к потолку.
— Или Морт вам уже сказал? — Глаза у Акулло просветлели.
— Профессор Вейссман ничего мне не говорил.
— Готов поспорить, Морт все сказал.
— Правда, Вейссман не…
— Морт вам говорил, что я сказал этому козлу?
— Нет. — Сердце у Нельсона колотилось. Палец горел.
Акулло улыбнулся воспоминанию.
— Слушайте, вам понравится.
Декан одернул манжеты, сел поглубже, дернул шеей в высоком воротничке и положил руки на стол.
— Я пригласил его к себе в кабинет. Мы были одни: я и Вы Знаете Кто.
— Вообще-то не знаю, — начал Нельсон.
— Без фамилий. — Было видно, что рассказ доставляет Акулло удовольствие. — Так вот, этот хрен моржовый садится напротив меня. Не дальше, чем вы сейчас. Я беру со стола один из этих говенных листков — как будто он раньше их не видел — и говорю: «Это что? За кого вы себя принимаете, Эзра Паунд сраный?»
Декан рассмеялся, показывая волчьи клыки. Кралевич оттопырил губы и повел ими из стороны в сторону.
— Этот мудак мне говорит: «Я тут ни при чем. Это не я». — Акулло снова захохотал, буравя Нельсона взглядом. — А я отвечаю: «Не принимайте меня за идиота. Я что, по-вашему, с луны свалился? Может, вы перебрали ирландского виски, мой друг. Может, у вас вместо мозгов теплый ирландский портер».
«Куган?» — в изумлении подумал Нельсон.
— А он: «Иисус, Мария и Езеф». — Ирландский акцент выходил у Акулло лучше, чем у Кугана. — «Клянусь вам, Антони, покойницей мамочкой, да будет земля ей пухом, и Пресвятой Матерью Божьей, это не
