запрыгал на тротуаре, размахивая рукой. Шаги Кугана быстро удалялись по Мичиган-авеню. Нельсон приплясывал от нерешительности. «Не будет беды, если я с ним поговорю, — решил он. — Может, он не писал анонимок, и Акулло будет так же рад это узнать».
Нельсон обежал киоск и бросился за поэтом.
— Профессор Кутан! — крикнул он как можно бодрее. Поэт на автопилоте прошел еще несколько шагов и
обернулся: руки в карманах, голова ушла в шарф. Нельсон, улыбаясь, догнал его.
— Послушайте, — сказал он, — можно угостить вас стаканчиком?
Кутан осовело взглянул на Нельсона. Было почти слышно, как ворочаются его перегруженные алкоголем мозги.
— Конечно. — Куган пожал плечами. Нельсон пошел рядом, подстраиваясь под его шаг. Они переждали на тротуаре, пока впереди пронесется стайка машин. Снег падал между ними, как занавес. Куган искоса взглянул на Нельсона.
— Кто вы? — спросил он через шарф.
— Друг[95], — отвечал Нельсон Гумбольдт.
8. НЕЛЬСОН В НОЧНОМ ГОРОДЕ[96]
Несколькими часами позже, в проулке, Нельсон и Куган писают на стену.
— А-а-ах! — выдыхает Куган. От кирпичей перед ними идет пар. — Простые радости бедняков.
На стене, в нескольких дюймах от Нельсонова носа, надпись из аэрозольного баллончика — многолетней давности памятник студенческого радикализма: «Да здравствует ИРА!»
— Я упоминал, — говорит Нельсон, — что моя жена — ирландка?
Он что-то собирается спросить у Кугана, собирается спросить весь вечер, но шестеренки прокручиваются вхолостую, и он не может вспомнить, в чем, собственно, вопрос. Куган оказался классным прикольщиком, отличным мужиком, джентльменом и к тому же образованным, как сволочь. Нельсона качает, струя мочи прыгает вправо-влево, словно из брандспойта. Нельсон притворяется, что тушит пожар.
— Смотри, куда целишь, Клинк, иезуит несчастный! — Куган щиплет его за руку. — Я уже крещен!
Больше ничего Нельсон не помнит. Который час. Какой день. Где он находится.
— Ой! — вскрикивает Нельсон, когда до его замедленного сознания доходит наконец боль от щипка.
Куган отступает на шаг и с церемонной важностью заправляет свои причиндалы.
— Застегнись, Клинк. Ночь молода.
Из проулка на улицу: Куган впереди, Нельсон в нескольких шагах сзади. Они уже далеко от университетского городка, в безвкусно облагороженных улочках Гамильтон-гровз, недавних рабочих кварталах. Выметенные подчистую продмаги и заколоченные обувные лавчонки чернеют между залитыми неоном спортивными барами и молодежными бистро. Нельсон на ходу медленно поворачивается вокруг своей оси, силясь понять, куда же они идут, цепляется одной ногой за другую и чуть не падает. Кутан в нескольких шагах впереди, перед скошенным окном дорогого салуна. Сразу за стеклом двое молодых гладкорожих яппи, мужчина и женщина, едят крылышки на вертеле, запивая их текилой с лимонным соком. Куган сворачивает с тротуара, привлеченный, как мотылек огнем, их буржуазным варварством: молодая пара изящно ест вилкой то, что принято держать руками.
— Мир перевернулся, Клинк, — кричит Куган через плечо. — Спорю, этот кретин ест лазанью голыми руками.
При их приближении мужчина и женщина переглядываются. За этим они и ехали сюда из самого Миннеаполиса — посмотреть колоритных гамильтон-гровзских чудаков в их природной среде. Куган не подводит. Он опирается рукой на стекло, пригвождает женщину взглядом и громко декламирует:
Сеньор яппи вскакивает, потрясая куриным крылышком, но сеньорита яппи удерживает его рукой. Куган уже отвернулся от стекла.
— Запиши это для вечности, Клинк, — говорит он. — Я готовлю полное собрание своих сочинений.
Нельсон и Куган пьют темный горький «Гинесс» в ирландском баре «Слив Блум», под вывеской из скрещенных ключей. Кугана здесь знают, но тем не менее обслуживают. В пятницу вечером здесь играет живая музыка: тощий мужчина с гитарой и худая длинноносая женщина со скрипкой. Куган заказывает песню, вместе с Тощим и Длинным Носом поет первый куплет «Отчаянного парня из Каслмейна»[97] и рыдает следующие семь.
— В конце он погибнет, — шепчет Куган посреди песни, — но и этих козлов уложит.
Нельсон осознает главным образом то, что комната кренится.
Из-за стола в сортир. Неровные скрипучие доски раскачиваются, как по бурному морю из Ларна в Странрар[98]. Воткнувшись носом в исписанную фломастером стену над толчком, Нельсон задумывается над Вопросом без Ответа. О чем же он хочет спросить Кугана?
— Зачем я здесь? — спрашивает он у склизкой, в подтеках засохших соплей, стены.
Садясь за стол, в нейлоновом хрусте, он спрашивает снова:
— Зачем я здесь?
Куган давится пивом; веер «Гинесса», подогретого до 36,6° Цельсия, разлетается вокруг. «Черт, — думает Нельсон, — неужели я сказал это вслух?»
— Толковый вопрос, черт побери. — Куган икает. — Умный ты малый. Небось у тебя на занятиях животики надорвешь.
— Но зачем я здесь? — повторяет Нельсон. Его парка блестит импортным пивом. — Не помню.
— Экзистенциальное сомнение, верно? — Куган утирает рот ладонью. — Хотите экзистенциального сомнения? Пожалуйста!
Он поднимает стакан и подается вперед.
— Мне надо было родиться елизаветинцем, Клинк. Даже если бы для этого надо было стать треклятым англичанином. Вот были поэты!… Бен Джонсон клал кирпичи, и воевал, и угодил в тюрягу. Кит Марло был шпион, бабник, и его зарезали в кабаке. В драке из-за счета! Вот — достойная поэта смерть!
Куган пьет и облизывает губы.
— А что грозит мне? — хрипит он. — В худшем случае я теряю мой говенный бессрочный контракт. Мы живем в малодушное время, Клинк. Мне должно быть стыдно.
Нельсон слышит тихое хрустальное «дзынь!», словно ложечкой задели бокал, но на столе только два пластмассовых стаканчика и такая же бутыль. «Вам должно быть стыдно, — думает Нельсон, и зажимает рукой рот. — Не сказал ли я это вслух?»
Куган стучит бутылью по столу.
— Молли! — орет он. — Молли Молли Молли!
Музыка давно смолкла, Тощий и Длинный Нос куда-то слиняли. Когда это произошло?… Официантка стоит в шаге от стола, раскинув руки.
— Кто здесь Молли? — спрашивает она.
«Хороший вопрос, — думает Нельсон. — Онапохожа не на ирландку, а скорее уж на испанку — черноволосая, черноглазая, смуглокожая. Стоит, покусывая губы и покачивая бедром, фартучек перехватывает милый стан, как набедренная повязка. Милый стан. — Нельсон зажимает рукой рот. — Не сказал ли я это вслух?»
— Это Клинк. Острый клинок, Клинк. — Куган хриплым театральным шепотом добавляет: — Только упаси тебя Бог спросить про его мать.
Официантка переводит безразличный взгляд на Нельсона.
— Ни гугу, — говорит она.
Молчание. Нельсон с Куганом переглядываются и прыскают со смеху. Нельсон смеется так, что пиво брызжет у него из носу.
— И что твой муж-иудей? — спрашивает Куган официантку.
Дзынь! Что-то всплывает из пивного моря в мозгу у Нельсона, что-то, имеющее отношение к иудеям. И
