И долго еще вожу кончиками пальцев по небесному своду, прислушиваюсь, словно врач к дыханью больного, и чувствую… да, кое-что чувствую. Небо едва заметно дрожит, волнуется. Но я не знаю как его успокоить. Сколько пытался – не выходит. С каждым годом, да что там, с каждым днем небо становится все больше чужим, не моим, не подвластным.
– Как давно ты это заметил? – спрашиваю я.
Италь косится на меня, чуть морщится, словно извиняясь, наверно считает, что должен был сказать раньше.
– Дрожит с неделю. А вообще, первый раз, где-то с пол года назад заметил.
– А я первый раз – почти семьдесят лет назад.
– Семьдесят лет?! – Италь недоверчиво глядит на меня.
– Да. Конечно тогда так, ерунда, я даже сразу не придал значения… но потом вспомнил и задумался.
– Семьдесят лет! – он потрясенно качает головой.
Хмурился. Уставшее напряженное лицо светила темнеют, на лбу явственней проступают складки морщин. Ему тоже не нравится, он все понимает.
– Я тогда привел к краю небес человека, Мелама… может ты помнишь, молодой герой… Так вот, я привел его к краю небес, не спрашивай зачем, просто захотелось показать. И там… как бы тебе объяснить, Олис… поднеси руку к небу.
Италь послушно подносит, и небо отзывается – вспыхивают крошечные искорки, тянутся к пальцам, бегут по ладони, и замирают, осторожно мерцая у предплечья.
– Видишь, небо отзывается на прикосновение. Ему тогда тоже отозвалось, чуть-чуть, но потянулось искорками.
– Не может быть! Тебе показалось? – не верит Италь.
– Может. Не показалось. В этом-то все и дело. Помнишь, мы водили сюда кого-то из первых? Ведь ничего. Никому не отзывалось, ни капли, ни единого всплеска, словно палкой в воду ткнуть, лишь круги расходились.
Да, так было, я прекрасно помню – те, первые люди послушно подходили, трогали небо руками… они не боялись, просто делали то, что им велени боги. И небо оставалось к ним равнодушно, как к неживым. Не люди, игрушки…
– И что ты хочешь этим сказать? – интересуется Италь.
Он все больше хмурится, спрашивает, но я прекрасно вижу, как в его голове уже роятся свои ответы и догадки.
Что хочу сказать? Понимать бы самому! Слишком сложно все это. Сначала я думал – это оттого, что они люди, у них нет силы. Но ведь Мелам тоже человек, небо отзывается ему так же, как отзывается мне… нет, не так же конечно, чуть-чуть, но ведь отзывается! Они позовут и оно отзовется. Они просто еще не умеют звать, но время идет… Становится не по себе.
– Ты водил его к южному склону, Мариш? – вдруг спрашивает Италь.
– Да.
– А меня к восточному? Давно ты был в пустыне последний раз?
– Давно. Меня слегка передергивает, а Италь ухмыляется довольно.
– Ты к южному сейчас не хочешь сходить?
– Зачем? Брось, Олис, сейчас не время для глупых шуток.
Ухмылка Италя становится едва ли не вдвое шире, солнечный бог довольно потирает руки.
– Вот-вот, – говорит он.
– Что еще за «вот-вот»?
– Мариш, ты только подумай, ведь это наш мир, мы его создали, это наша игровая площадка, маленькая уютная комнатка… А с некоторых пор в этой комнатке завелся шкаф с монстрами, которые того и гляди выскочат в темноте. Ты только подумай, мы сами боимся заходить далеко в пески Бехреша, потому что не знаем, что нас там ждет. Мы! И вдруг не знаем! Мариш!
– Да, мы не знаем, – спокойно соглашаюсь я. – А хочешь, скажу почему? Это больше не наш мир. Не только наш. Мангаров этих степных видел? Откуда они, как думаешь? Никто из нас их не делал. Да! И не смотри на меня так, я тоже сначала думал, что это Думузи. Нет. Не он, могу тебе это гарантировать со всей ответственностью. А ты знаешь, что пастухи, особенно из южных степей, любили пугать детей рассказами о чудищах с плоскогорий, мохнатых и длинноногих? И вот чудища пришли. Это их порождения, люди создали их, даже без всякой силы, без всяких игр. Это их мир и они его творцы.
Италь долго хмуро смотрит на меня, потом трет пальцами подбородок, кивает чему-то своему, словно все сходится в его мозгу наилучшим образом.
– Так наверно правда про шаманов, я все не верил… – говорит он.
– Про каких шаманов?
– Да в степях у нас, не слышал? шаманы завелись, чудеса всякие творят. Я-то, как разумный человек, не принимал в серьез, думал шаманы-шарлатаны, всякие там бабки-дедки-целители, дипломированные маги в пятом колене. А ведь наверно, некоторые и правда чудеса творят, как думаешь? Я устало вздыхаю.
– Думаю, творят.
Италь нервно дергает бровями, словно я не его слова подтвердил, а сам ляпнул какую-то страшную ересь. Наверно так и есть.
– А как это у них выходит, ты случайно не знаешь? – осторожно говорит он.
Я качаю головой. Когда мы пришли сюда, нас наделили силой, установили правила… Но кто и как наделил людей? А в чем она, наша сила, на самом-то деле – вот вопрос.
Небо гудит над головой, отдаваясь в сердце тупой болью. Да, мы с небом связаны, мы – одно, дышим одним дыханьем… да, все именно так, как это не смешно. Я поддерживаю его, оно – меня. Но когда становится совсем уж плохо, когда небо тревожно вздрагивает – я инстинктивно дергаюсь, пытаюсь отстраниться, мне тоже становится не хорошо, страшно, больно, это тяжело выдержать. Я плохая поддержка для неба, наверно оно это чувствует. Я так и не смог принять его до конца… я всегда хотел домой, едва ли не с первой минуты жалел, что отправился сюда.
Мы все плохие боги, и вот теперь люди тащат одеяло на себя, может когда-нибудь они займут наше место? Природа не терпит пустот, пытается их заполнить.
– В степях… – задумчиво говорю я наконец, скорее самому себе, – я вот не пойму, почему тогда на севере все спокойно, ничего нового, все по старому… А ведь людей там тьма, в одном Аннумгуне втрое больше, чем во всех южных степях. Почему же тогда там ничего? Неужели у аннумгунцев нет никаких сказок, которые можно сделать явью? Какой-нибудь нечисти или спрутов морских… Ведь есть сказки! Я слышал. Такого напридумывали, аж волосы дыбом встают. Но ничего, тишь да гладь. Ни магов, ни чудищ. Шарлатаны одни, в пятом колене. Италь как-то нехорошо усмехается мне.
– Знаешь почему? На севере, в бездне морской, засел наш великий Эмеш, который никак не желает, чтобы мир менялся.
– При чем тут Эмеш?
– А при том. Энки наш, Эа… Мариш, что ты знаешь о наших собственных, тех, далеких богах? Да нет, болтовня Уршанаби тут не причем, хотя думаю, болтает он не спроста. Просто Эмеш не играет в бога, он так живет, он взаправду…
Почему-то вдруг подумалось, что Эмеш не станет отстраняться, если его море вдруг вздрогнет. Почему-то подумалось – оно и не вздрогнет пока не захочет он. Он сам – это море. Я видел, как волны поднимаются от одного его гнева, я видел, как солнечные зайчики разбегаются по волнам когда он смеется, даже если небо затянуто тучами. Мое небо слушается моей воли, его море – оно просто живет вместе с ним. Эмеш единственный, кто принял этот мир до конца.
часть 2. Солнце и ветер
Ты ведь сама знаешь, как повелось на свете. Иногда пошалишь – а потом все исправишь. А иной раз
