– Может и так, – серьезно согласился Думузи, отвернулся, опустил глаза. Нет, голодные демоны его слишком пугали, что-то еще. Долго молчали. Тихо кругом.
Воздух в степях сухой и прозрачный, наполненный до краев запахом жухлой травы, ветер шелестит осторожно, перебирает пальцами тонкие стебельки, словно струны, поет колыбельную песню. Искорки с треском подскакивают от костра, кружат, теряясь в дыму, иногда, словно опомнившись, улетают высоко, к далеким огням на своде небес.
Пастухи в пол голоса обсуждают что-то, передавая друг-другу бурдюк густой, кисловатой сикеры, посмеиваются, рассказывают разное… Тихо. И несмотря ни на что, жизнь лениво идет своим чередом. Долго ли?
– Делай, как сочтешь нужным, – шепнул ветер. – И знаешь что, будь осторожен.
Эмеш тяжело вздохнул, поблагодарил за заботу и послал ветер куда подальше. На этом они и расстались. В Илар пойдут с утра.
Тащить куда-то, прямо сейчас, этого испуганного победителя мангара – мучила совесть. Пусть еще хоть одну ночь… успеют они. Вон сидит, добросовестно прощается с жизнью, заливая хмелем. О чем он думает сейчас, этот пастух?
Легко отдавать чужие жизни? Нет, ветер, не так легко, как думалось. Человечки наши… имеем ли право? Впрочем, есть ли выбор? Другого способа он не знал. К чему думать об этом.
– Эмеш. Обернулся – пастух стоит рядом с ним.
– Да?
– Почему я? Слегка покачивается на нетвердых ногах, хочет знать.
– Садись.
Плюхнулся на землю, икнул, громко шмыгнул носом… почему он? Его на Златокудрую? неужели достойный обмен. И о чем только думал?
– Почему? – пожал плечами. – Ткнул пальцем наугад, кто-то же должен… Ты одиночка, ни жены, ни детей, вообще никого, даже родственников. Никто плакать не будет. Вот и решил… Кинакулуш болезненно поджал губы, отвернулся.
Вот ведь, ляпнул не подумав, честно. Зря он так, не стоило говорить человеку перед смертью, что он никому не нужен, что никто не пожалеет. Зря. Дурак. Надо было сказать, что пал божественный жребий, что великая честь – так было бы проще. Соврать. Ложь была бы честнее.
– Прости.
– Да ничего, ты прав. Уронил на руки тяжелую голову, взлохматил волосы.
– А у меня ведь брат был, старший, знаешь… пропал прошлым летом, – зачем-то начал рассказывать Кинакулуш, – ушел овец пасти, и так и не вернулся. Не нашли. Даже овец не нашли, хотя куда они могли деться? А, как думаешь?
– Не знаю, – пожал плечами Эмеш.
– А ведь не только наши овцы, соседские. Они приходили потом, ругались, кричали: «ваш придурок блаженненький, наших овец увел». Он и правда странный был, братик мой, не такой… как ребенок был… все в город просился, говорил: «героем хочу стать! достойным богов!». Мамка плакала, не пускала. Говорила, нельзя ему туда… Может зря не пускала? А? Ушел бы сам, проводили бы его, знали бы – что с ним и как. А то ведь пропал. Думаю все ж, в Аннумгун ушел…
Кинакулуш шумно втянул носом воздух, икнул, сорвал травинку, начал крутить задумчиво.
Сколько ему лет, интересно? Двадцать пять? Тридцать? Больше? Кожа выдублена ветрами, пучки морщинок в уголках привычно сощуренных глаз, жесткие крепкие руки… Старший брат в герои подался, значит? Разве может такой в герои?
– Соседи потом приходили, – говорит, – за овец пришлось три мешка зерна отдать, и шапку лисью, хорошую такую, с хвостом… а больше у нас ничего не было. Зимой, так вообще жрать нечего. Мне кое-как удавалось наскрести, чтобы с голоду не помереть, но как ни бился… Мать захворала и померла, старая она уже… да и ослабла… А Илькум… вот думал – пойду в Аннумгун, может и встречу там его… братика… хороший он, добрый, только как ребенок еще, подвиги ему все, словно игра. Зато, небось, триста лет проживет, никто ведь не верит, что ему почти сорок… мать говорила – отцовская дурная кровь… А больше у меня никого нет. Помолчал, шмыгнул носом.
– Теперь уже не встречу никогда.
Встал, тряхнул головой, и ссутулясь заковылял к своим, допивать остатки кисловатого хмеля.
– Подожди, – Эмешу вдруг стало интересно, не утерпел, – а отец-то у вас кто? Тот горько вздохнул, не оборачиваясь.
– У него-то – ветер, а у меня – как у всех.
3
Эмеш сидел долго, почти до самого утра, думал, слушал шелест травы. Потом уснул.
– Господин! – раздался сквозь сон взволнованный вопль Иникера, – у нас гости.
– Какие еще гости? – Эмеш отчаянно тер глаза, пытаясь понять в чем дело. Солнце едва-едва встало.
– Царь!
– Какой царь? Где?
– Атну. Тут, у нас.
– Этого еще не хватало! – охнул Эмеш, собираясь с мыслями.
Растолкал сонного и не вполне трезвого Кинакулуша, потащил с собой, едва ли не за шкирку.
– Уже? Куда? На тот свет пора? – пастух еле ворочал языком, стараясь хоть как-то продрать глаза. Выходило с трудом.
– На дно морское.
– Он там! – Иникер бежал впереди, – в гостиной.
Демон болтал без умолку, но картина от этого мало прояснялась, выходило – царь просто появился перед домом, ни с того ни с сего. Подошел, постучал в дверь. Как он мог попасть? Кто-то провел? Люди не могут так просто попасть в мир богов.
Царь сидел на диване – хмурый, задумчивый. Спокойно сидел и ждал, словно у себя во дворце. Вошедший хозяин дома не произвел на него впечатление – толи не слишком походил в своих потертых сандалиях на хозяина морей, толи с богами царь уже привык по-свойски. Пастуха Эмеш пока решил оставить в прихожей.
Вошел, уселся в любимое кожаное кресло и пару минут молча разглядывал царя, давая тому возможность собраться с мыслями. Царь тоже молчал, разглядывал. Вообще-то царю стоило свернуть шею. Ну так что?
– Может вина? Или, к примеру, перепелов в брусничном соусе, – гостеприимно предложил Эмеш.
– Вина, – не моргнув глазом, согласился царь.
Эмеш махнул рукой, и дивная красавица Шамхат появилась словно из ниоткуда, наполнила хрустальный бокал царя вином, сам Эмеш от вина решительно отказался – помним чем это кончается, концом света, не меньше.
– Ты хотел меня видеть?
– Хотел.
– Ну и?
– И увидел, – вздохнул царь, смотря куда-то поверх головы бога.
Эмеш нахмурился и даже не нашел что сказать, что-то было во всем этом не так. Словно это он явился во дворец и хочет чего-то от царя. А царь взял левой рукой бокал, машинально, словно не чувствуя вкуса, отпил и поставил обратно на столик, продолжая смотреть. Эмеш не удержался, обернулся, проследив его взгляд.
Фотография, старая пыльная – он, Лару и Думузи… нет – Лена и Димка, сидят у Атта в саду, еще там… Давно. Думузи – молодой веселый парень, с гитарой в руках, Ларушка в голубых джинсах и белой
