мужик. Ему предложили то же самое, что и отцу Исао. Мы его убеждали, как могли, что нельзя соглашаться, но он не удержался, заглотил приманку.
— Понятно, — с сожалением сказал Адачи.
— Когда стало ясно, что его не отговорить, мы решили просто не вмешиваться. Пусть уезжает. Дедушка Баку говорит, что предателю гораздо тяжелее, чем тем, кого он предал. И в принципе с ним все согласны. Поэтому мы тут собрались и стоим, не знаем, что делать. Странная получается ситуация. С одной стороны, вроде как надо человеку помочь, с другой помогать как-то не хочется.
Учителя сочувственно промолчали.
Потом все снова пошли к дому Кодзи. Отец мальчика как раз тащил комод, когда вдруг заметил невдалеке Адачи. Неожиданно он бросил свою ношу и упал на колени:
— Простите. Простите меня, сэнсей, просите. Простите! — повторял он.
Это было душераздирающая сцена. Котани-сэнсей не выдержала и отвернулась.
Адачи-сэнсей подошел к отцу Кодзи, поднял его с земли. Несколько раз кивнул и похлопал по плечу. В глазах у учителя стояли слезы.
Наконец все вещи были упакованы.
— Кодзи, иди сюда, — позвал мальчика отец.
Кодзи забился в угол опустевшей квартиры и сидел там, прижимая к груди пенопластового робота.
— Кодзи!
— Я не поеду никуда! — закричал мальчишка. Пронзительно, как птица-подранок. Мама взяла его за руку и потащила к машине.
Глаза у Кодзи наполнились слезами.
— Кодзи! — закричал Исао и заплакал.
— Кодзи, не плачь! — крикнул Джун и тоже заплакал.
Вслед за ними, глядя, как Кодзи насильно усаживают в грузовик, заплакали все остальные дети. Но никто из них так и не сдвинулся с места. Подняв облако белой пыли, грузовик уехал. Вместе с ним уехал и Кодзи.
Адачи-сэнсей все повторял: 'Кодзи, Кодзи…', потом издал глухой стон и заплакал.
'Видно, он тоже много чего пережил…' — подумала Котани-сэнсей, чувствуя, как подступают к горлу теплые слезы.
На следующий день Адачи объявил голодовку.
Прямо у заводских ворот он установил палатку, расстелил спальный мешок и завалился на нем спать.
Над палаткой была натянута старая простыня, на которой сверху красным и черным фломастерами Адачи написал: 'Временно голодаю' и 'Скажем нет подлым провокаторам из муниципалитета'. Ниже шла надпись: 'Мы живем в гостях у лета, мы живем в краю чудес, мы живем на мусорном заводе, но не надо путать нас с мухами, пожалуйста!' Это было вполне в духе Адачи.
Он начал голодовку, ни с кем не посоветовавшись. Единолично.
Орихаши-сэнсей сказал было, что тоже хочет голодать, но Адачи запретил ему даже думать об этом.
— Я вовсе не строю из себя героя. Я тоже человек: я хочу лучшей жизни, хорошей работы и вкусной еды! Я боюсь наказания и боюсь, что меня уволят. Кто знает, может, когда-нибудь я стану предателем и всех вас предам. Короче, я самый обычный человек, но, как и у любого человека у меня есть своя история. Но история порождает историю. И вносит свои поправки, — произнеся эту загадочную речь, Адачи отправил Орихаши обратно в школу.
Первый день был очень трудным.
Большинство людей пытались отговорить Адачи от его затеи. Адачи лежал, повернувшись лицом к бетонной ограде завода, и молчал. С этими людьми ему было не о чем разговаривать.
Каждый час, во время перемены, проведать Адачи приходил кто-нибудь из его учеников. Тогда Адачи вставал и подробнейшим образом объяснял содержание следующего урока, давал задание для самостоятельной работы.
— Вы и сами отлично справитесь. Не вздумайте просить помощи у других учителей! — строго говорил он и неизменно получал бодрый ответ:
— Конечно, справимся, не волнуйтесь!
Ученик, который пришел на третьей перемене, сказал:
— Сэнсей, на следующей перемене — обед. Вам принести сюда чего-нибудь покушать?
— Спасибо, дружище, — сказал Адачи, погладив ребенка по голове, — но если я покушаю, как ты выражаешься, то ничего хорошего из этого не выйдет.
Он засмеялся.
В полдень у палатки Адачи собрались журналисты. Он обстоятельно ответил на все их вопросы и под конец сказал:
— Пишите только правду! Ничего не выдумывайте!
Кроме детей и журналистов Адачи ни с кем не разговаривал. Впрочем, он сделал исключение для представителя учительского профсоюза.
— На третий день голодовки пришлите мне врача, — сказал он. — Я еще молодой и умирать пока не собираюсь.
Около трех часов дня с другой стороны заводской ограды вдруг послышался стук. Дремавший Адачи протер глаза и увидел, что кто-то наблюдает за ним через дырку в заборе.
— Кто там?
— Это я, Исао.
— Исао?
— Вам, наверное, есть хочется?
— Ясное дело, хочется.
— Трудно терпеть?
— Еще как трудно, я же знаешь какой обжора на самом деле.
— Ну вот, держите. — С этими словами Исао протолкнул в дырку небольшой рисовый колобок.
— Это что, рис, что ли?
— Ага.
— Если я его съем, то какая же это голодовка?
— А вы никому не говорите, так никто и не узнает.
Адачи рассмеялся.
— Врача так просто не обманешь. Он мне сделает анализ и сразу все поймет.
— Жалко, — расстроился Исао.
Через ту же дырку в заборе Адачи вернул колобок мальчику.
— Исао.
— Чего?
— Мне во время голодовки можно пить воду. Потому что если человек совсем не будет пить, он за два-три дня кончится. Вот. У тебя дома есть вода, Исао?
— Ну, спросите тоже. Конечно, есть.
— Я тебя не про ту воду, которая в кране, спрашиваю, а про ту, которая в бутылке. Просекаешь? Твой папа эту воду каждый вечер пьет.
Исао просек.
— Так вот, принеси-ка мне стаканчик этой воды. До краев налей и не забудь еще соломинку захватить. Стакан через эту дырку не пролезет.
