беззаконие, но и право не может стать гарантией лишь потому, что оно уверено в себе, однако не поддающийся определению фактор, как правило, оказывается самым решающим, и в то же время, пусть это и самый коварный фактор, он оказывается самым благотворным, потому что, опасаясь его в одинаковой степени, мы действуем друг против друга с предусмотрительностью». Утонченность его стиля и порядка слов невозможно оценить в переводе. Достаточно отметить, что Фукидид обращал внимание не только на хиатус[56] между отдельными словами, но и на сочетание «плавных» и «жестких» согласных в конце и начале соседних слов. Каждое слово, подобно каждому блоку в Парфеноне, у него искусно подобрано и подогнано ради достижения четкого смысла и звучания.
Кроме таких формальных достоинств стиля Фукидида, как «жесткость, строгость, сжатость, суровость и торжественность», критик Дионисий Галикарнасский подчеркивал «его поразительную напряженность, и прежде всего его умение воздействовать на чувства». Фукидид как художник не только мастерски описывает бравое отплытие сиракузской экспедиции, но и заставляет читателя прочувствовать все страдания выживших, бросившихся к реке Ассинар, или умирающих под конец в сиракузских карьерах. Дионисий описывает мощь Фукидида теми же словами, какими Аристотель определял качества аттической трагедии, прежде всего софокловской. Сходство между двумя этими авторами поразительно, и оно проявляется не в одинаковой литературной технике, а в одинаковом художественном мировоззрении. Софокл судит жестокость Креонта к Антигоне не менее, чем Фукидид судит жестокость демократов Керкиры к своим согражданам. Оба заставляют нас пережить эти события и осудить их. От Фукидида не ускользает весь драматизм внезапных изменений ситуации – поворотов судьбы, как их позже назовет Аристотель, – и он доносит до нас весь этот драматизм, идет ли речь об амбракийской катастрофе, высадке афинян в Пилосе или их поражении в Большой гавани.
Наука точно фиксирует факты, отбирает те, которые необходимы для конкретного исследования, определяет их взаимосвязи и по возможности причины. Фукидид применяет этот научный метод к истории. «Я полагал уместным, – пишет он, – записывать события войны, пользуясь не случайными сведениями и не собственными впечатлениями, но в соответствии с исследованиями, как можно более точными в каждом отдельном случае, не только в отношении тех событий, о которых я слышал от других, но и в отношении тех, при которых я присутствовал сам». В то же время он делает поправку на пристрастность – и себя, и других свидетелей. При исследовании истории Греции он отбирает лишь те факты, которые существенны для его исследования. Выбросив из героических преданий все романтические и рыцарские детали, Фукидид из оставшихся исторических фактов делает вывод, что ни одно греческое государство или группа государств вплоть до эпохи тиранов не могли сравняться силой и предприимчивостью с двумя основными противниками в Пелопоннесской войне. Более того, рассматривая возвышение Афин после Персидских войн, он отмечает каждый шаг на пути к могуществу и каждое проявление предприимчивости в политике вплоть до момента, непосредственно предшествующего войне. Таким образом, в обоих случаях он отобрал те факты, которые важны для исследования природы власти и политики в мире греческих полисов.
Фукидид не только фиксирует события войны, но и приводит ряд речей политиков, дипломатов и военачальников, в которых отражаются психологические аспекты власти и политические мотивы. Поскольку воспроизведение подлинных речей было невозможно, Фукидид предупреждает читателей, что приведенные им речи содержат не только общий смысл того, что было сказано в реальности, но и аргументы, которые он сам считает наиболее уместными в каждом случае и для каждого оратора. Таким образом, эти речи содержат два элемента: аргументы ораторов и аргументы, предложенные Фукидидом. Соотношение между ними в разных речах разное, а в некоторых речах один или другой из этих элементов может отсутствовать. В качестве примера можно привести речь керкирян в Афинах в поддержку союза между Керкирой и Афинами и речь коринфян против этого союза. В каждой речи в защиту того или иного курса приводится анализ преимуществ, обещанных Афинам, и обе эти речи позволяют нам более четко рассмотреть проблемы власти и политики, стоявшие в тот момент на повестке дня. Второй пример – призыв спартанцев к миру после того, как спартанское войско было блокировано на Сфактерии. В речи спартанцев содержится анализ тех выгод, которые принесет Афинам благородный мир в тот момент, когда они имеют временное преимущество. Здесь мы тоже видим проблему во всей ее глубине. Вне зависимости от того, исходят ли эти анализы в конечном счете от самого Фукидида или от керкирских, коринфских или спартанских ораторов, они углубляют наше понимание и к тому же благодаря своему драматизму и артистизму очень убедительны. Кого не тронут, и интеллектуально и эмоционально, поставленные в диалоге милосцев проблемы, возникающие перед маленьким и невиновным государством при нападении жестокого и могущественного агрессора?
Кроме того, Фукидид описывает взаимосвязь событий, а иногда приводит свои соображения об их причинах. Дав обзор событиям и политике в период, непосредственно предшествующий войне, Фукидид приводит речи коринфян, афинян и спартанцев, в которых отражается воздействие этих событий на ведущие государства, и реакцию последних на них. Он изображает национальную психологию каждого государства в решающий момент точно так же, как Софокл и Еврипид изображают психологию каждого персонажа. Тем же способом он показывает взаимосвязь между политиком и афинским народом при произнесении надгробной речи, между разными политическими курсами в речах Архидама и Сфенелаида, Клеона и Диодота, Никия и Алкивиада. В своем повествовании он также показывает взаимосвязь мора, нравственности и власти; фракционности, нравственности и распада общества; неудач или успехов за границей с настроениями на родине. Точно так же психолог может анализировать взаимодействие сил, напряжений и стрессов – физических и нравственных – в человеческом теле, но истинная причина конкретной болезни может ускользнуть от него.
Историки называют самые разные причины войн – экономические, географические факторы, вражду идеологий, религий или народов. Фукидид рассматривает все это как сопутствующие обстоятельства (tychai) или такие же случайные переменные (syntychiai), как время, приливы или погода, неподвластные человеку, но обычно имеющие решающее значение. Некоторые историки объясняют войны волей добрых или злых богов, которая гонит людей на битву. Фукидид возлагает ответственность исключительно на людей. «Истинной причиной, по моему мнению, – утверждает он, – была мощь Афин и боязнь Спарты, которые заставили их начать войну». Сложилась ситуация, в которой две нации с определенными психологическими характеристиками так же неизбежно оказывались в конфликте друг с другом, как Креонт и Антигона или Ясон и Медея. Но эта ситуация была делом рук человеческих. Мудрые политики и народы, желая предотвратить конфликт, не позволили бы, чтобы ситуация дошла до критической точки. Люди, по мнению Фукидида, творят историю путем проявления свободной воли по отношению друг к другу. Следовательно, важнейшее значение имеет понимание человеческой природы. Фукидид полагал, что человеческая природа может и должна быть постоянной в некоторых важнейших отношениях: человек инстинктивно стремится подчинять себе слабого, обороняться от агрессора и сохранять то, что было приобретено силой, из соображений престижа, личного интереса и страха. Мудрые политики и народы учитывают проявление этих инстинктов и в себе, и в противниках, и в своей политике. В частности, они осознают природу и последствия войны. Если бы люди пользовались своим разумом (gnome), они бы поняли, что ни сила, ни право еще не обеспечивают победу; что уверенность в божественном вмешательстве не находит подтверждения при беспристрастном изучении истории; что последствия и опасности войн непредсказуемы; что исход войн определяется скорее ошибками противников, чем их силой; и что ожесточение длительных войн порождает страсти, жестокость и разложение.
«Было бы достаточно, – пишет Фукидид, – если мою историю сочтут полезной те, кто желает ясно понимать не только то, что произошло, но и то, что случится когда-нибудь снова в таких же или подобных обстоятельствах в соответствии с человеческой природой». Он был прав в своем прогнозе. Основные черты человеческой природы остаются неизменными, обстоятельства, сопутствующие войнам, повторяются, и последствия, к которым длительные войны приводят, всякий раз одни и те же. «Лишь исходя из прошлого, можно судить будущее», – сказал Черчилль по завершении очередной войны. Он, как и Фукидид, верил, что человеческий разум может управлять историей и сделать весь мир «безопасным и чистым». Перед нами такое же послание надежды, как и то, что содержится в «Эдипе в Колоне» Софокла. Фукидид видел торжество человека на примере Перикла, когда великий политик, обладающий проницательностью, чистотой и разумом, повел за собой великодушный народ, а также в предвоенную эпоху, когда власть и правосудие обеспечили гармоничный мир. При его жизни триумф обернулся поражением, греческий мир лишился рассудка, Афины оказались повержены. История этого испытания написана Фукидидом с интеллектуальной прозрачностью и эмоциональной силой, какую не в силах воспроизвести ни один другой
