же голову Филиппи Чезаре занимало совсем иное.
— И потерять возможность представить мою старинную приятельницу ее будущему мужу? Каким же другом я буду после этого для вас обоих, Тиццана Маркагги?
Тца обратила взор на Эмилио. Лицо его представляло полную противоположность Филиппи. Кожа была гладкая и безупречно чистая, цвета оливкового масла второго отжима. Угольно-черные волосы, густые и длинные, перехвачены сзади шелковым шнурком. Глубоко посаженные голубые глаза казались в таком обрамлении еще ярче. Зубы, идеально ровные, сверкали на солнце. Красивые черты, даже можно сказать — прекрасные. Просто модель для скульптора. Вот только их сильно искажало застывшее выражение глубочайшего ужаса.
Тца знала, как ей не повезло с внешностью, и все же из глаз хлынули слезы, уже во второй раз за день. Она бросилась прочь от церкви, низко склонив голову, чтобы насмешники не заподозрили ее в слабости. Девушка не оглядывалась, но, хотя и не могла их видеть, хорошо слышала глумливый хор.
— Гляньте, она даже бегает, как коза!
— А ты козел, Эмилио!
— Хорошо хоть ветер в другую сторону!
— Ничего, может, она помоется в первую брачную ночь.
Шутки и смех стихли, когда девушка свернула за угол, к тому же их заглушили ее рыдания.
В Сартене была башня, в разрушенных стенах которой Тца могла укрыться, если приходилось оставаться в городе на ночь. Строение никто не охранял, а развалившиеся ступени отпугивали большинство любопытствующих. Лишь самые ловкие да отчаявшиеся приходили сюда.
Закрыв глаза, девушка подставила лицо прохладному бризу. Грегорио, старый маццери, чье стадо паслось в соседней долине, — тот, кто поведал ей многие секреты, — научил и различать ветры, которые витают над островом. Дующий из Африки сирокко, что несет с собой запахи чистой тьмы. Мистраль, сухой ветер из Испании. Приходящий с востока левантинец, пахнущий пряностями. Грекаль, что рождался у берегов Ломбардии и некогда надувал паруса кораблей ее предков, последних в длинном ряду завоевателей, пришедших на остров. Но тот ветер, что она вдыхала сейчас, — он, пусть и несильно, остужал лицо, горящее от долгого бега и жгучего стыда, — этот ветер Грегорио называл трансмонтаном. Он дул с севера, проносясь над заснеженными вершинами острова, с других, далеких гор. Значит, лето скоро закончится. Это радовало девушку. Весной, летом и осенью она вместе со стадом без устали бродила по горам в поисках корма, присматривала за животными, охраняла их, принимала роды, растила детенышей, ставила их на ноги, доила коз, стригла, вычесывала камедь из их бород и делала из нее мирру. Все это был тяжелый труд. Зима же, чье наступление предвещал трансмонтан, полностью принадлежала Тиццане. В это время можно сидеть себе в убежище под надежной защитой каменных стен, когда рядом только Коломбо да иногда приходит поболтать Грегорио. И ни о чем не тревожиться в полнолуние. Охотиться с пращой на диких кабанов — по заснеженным горам днем, во снах по ночам. Затем вырезать на гранитных стенах свои дневные и ночные видения. На то, чтобы отобразить одно из последних, уйдет бо?льшая часть зимы — каштан в цвету и ее пастуший посох, поднимающийся из самой сердцевины.
Девушка достала из сумки камень, который нашла в прошлом месяце. Превосходный инструмент! Кусок идеально белого кварца с таким острым кончиком, что сгодился бы и в качестве кинжала; лезвие, которое никогда не затупится, сколько ни царапай им по граниту.
Именно этим она сейчас и занялась, склонившись над полуразрушенным каменным блоком. Вырезание по камню всегда успокаивало ее. Но внезапно, проведя прямую линию к схематично изображенному кустарнику, Тца бросила камень обратно в сумку и перегнулась через парапет.
Слезы! Опять слезы! Она превратилась в плаксивую девчонку!
Не будет никакой зимы и чудесного одиночества! Ее запрут здесь, в Сартене, в стенах особняка Фарсезе; она будет сидеть, одетая в черное, и вышивать гарусом вместе с другими женщинами семейства. Изредка к ней будет приходить муж — несомненно, пьяный, как и отец, — пытающийся потопить в алкоголе ужас, отчетливо отразившийся на лице, когда Эмилио впервые взглянул на нее. Если семьи договорятся о браке, соглашение свяжет их обоих; они не смогут не подчиниться. Таков корсиканский обычай. Возможно, таковы обычаи во всем мире. Даже в далеких странах, где зарождается трансмонтан.
Горестные размышления прервали неожиданные звуки: побрякивание сбруи и конское всхрапывание. Девушка утерла глаза и посмотрела, что делается внизу под стенами. На мгновение меж двух земляничных деревьев промелькнула лошадь; Тца успела увидеть ногу наездника, все остальное заслоняли низкие ветви. Крайне необычно видеть человека так высоко над городом. Чтобы попасть сюда, требовалось преодолеть крутые подъемы. Кроме того, всякому, кто хотел проникнуть в Сартен, следовало пройти через главные ворота, расположенные ниже в долине.
Следующая башня находилась в ста шагах вниз по склону. Тца беспокоилась, как бы генуэзские солдаты, находившиеся там, не обнаружили ее и не причинили хлопот. Но, судя по приглушенным крикам, они были слишком увлечены игрой в кости.
Еще одна лошадь показалась в проходе. Всадник смотрел не на тропу перед собой, а на городские стены. Пригнувшись под низко нависшими ветвями, он натянул поводья и посмотрел вверх. Тца находилась на расстоянии не больше пятидесяти шагов, и наездник сразу же увидел ее. Несколько мгновений они внимательно рассматривали друг друга. Затем, подняв руку в латной рукавице, мужчина прижал палец к губам и прошипел:
— Тсс!
В деревьях по обе стороны от него, выше и ниже по холму угадывалось шевеление. Воины с лестницами выбегали из укрытий, в то время как Тца вскочила на ноги в своем убежище.
Она сразу же узнала всадника и людей с ним: по тюрбанам на головах, кривым саблям, сияющим нагрудникам, небольшого размера щитам. Хоть девушка никогда прежде и не видела ни одного, она хорошо их представляла. Южный ветер сирокко принес их сюда прямиком из Африки.
— Арабы! — пронзительно закричала она как раз в тот момент, когда люди полезли на стены.
ГЛАВА 13
НАБЕГ РАБОТОРГОВЦЕВ
Тиццане никогда не доводилось видеть пиратов, но она слышала о них. Последние в череде захватчиков, они покидали свои логова на севере Африки и бороздили Средиземное море на галерах. Почти каждое лето являлись они на Корсику, и после их набегов прибрежные города превращались в кладбища. Каждый год жители Сартена опасались, что, не удовольствовавшись награбленным на побережье, пираты направятся в глубь острова и дойдут до их городка.
И вот в это лето опасения оправдались.
Тца посмотрела на соседнюю башню: стражники в панике высыпали из открытых дверей бастиона и с криками мчались к городу.
«Трусы», — подумала она.
Но разве можно их винить? Они ведь генуэзцы — последние завоеватели острова. С чего бы чужакам сражаться за Корсику? Корсиканцам, как всегда, придется самим защищать себя.
Первые лестницы ударились о парапет по обе стороны от девушки.
— Коломбо, идем! — крикнула она и следом за верным псом скатилась по разрушенным ступеням.
Оставаться здесь не имело смысла, если только Тца не хотела стать первой жертвой налетчиков. Если где и поднимется сопротивление, то только в городе.
«Нет, не „если“», — думала она на бегу, а пустилась бежать девушка, едва только ступила на землю.
Определенно будет битва. Арабы пришли не за дешевыми товарами, что мог предложить Сартен, — шерстью, сыром и миррой, гранитными блоками, а за кое-чем в цену золота. Их интересовали рабы, служившие валютой во всем Средиземноморье. Но ни один мужчина Сартена не позволит увести себя в рабство без боя.
