– Прекрати! – Меня трясет. Хочется лечь, свернуться клубочком прямо на полу, но нельзя. Надо попробовать отсюда выбраться. – Пожалуйста, хватит. Ты же не думаешь, что на самом деле…
– Как тебе комната? – Он забирает у меня телефон, кладет его в карман и направляет пистолет мне в грудь. – Достаточно чисто? Беспорядка вроде быть не должно. Тут ведь и нет ничего, кроме массажного стола, тебя и твоей сумочки. Не волнуйся, мебель скоро будет: книжный шкаф, лампа… Тебе не нравится, да? – Его голос подрагивает. – Тебе не терпится выбраться отсюда? Я ведь отделал ее специально для тебя. Массажный стол оказался дороговат, но я знаю, как ты любишь массаж. И ковер, и абажур. Я все подобрал специально для тебя.
– Включая замок на двери? – Впиваюсь ногтями в ладони, чтобы не завыть.
– Прости за это, – усмехается он. – И за мою группу поддержки.
– За что?
– Пистолет, – он взмахивает оружием. – Надеюсь, скоро необходимость в нем отпадет.
Я слишком напугана, чтобы понять, угроза ли это.
– Почему? Что произойдет?
– Это зависит от тебя. Знаешь, сколько раз я перекрашивал стены? Сперва выбрал бледно-абрикосовый цвет, но он выглядел как-то болезненно. Попробовал желтый – слишком ярко. А потом, всего пару недель назад, подумал о самом очевидном – белом. Идеально!
Этого просто не может быть. Не мог какой-то сумасшедший обустраивать комнату, чтобы запереть меня в ней. От мысли, что все это бред, почему-то становится легче. Пару недель назад? Две недели назад Джеральдин и Люси Бретерик были еще живы. Но… ковер новый, и пахнет в комнате краской. Он не мог заказать ковер после смерти Джеральдин и Люси. Его бы не успели привезти…
Как будто прочитав мои мысли, он говорит:
– Твое пребывание здесь никак не связано с убийствами, о которых говорили в новостях. Может, они немного ускорили дело, но…
– Я знаю, кто ты, – говорю я. – Ты отец Эми Оливар. Где Эми и ее мать? Их ты тоже убил?
Ничего я не знаю, просто гадаю. Но теперь мне хочется все выяснить. Может, только узнав правду, я сумею его понять, – а это, похоже, единственный способ отсюда выбраться.
– Я убил их? (Все-таки я его разозлила.) Посмотри на меня. Я похож на человека, который может убить жену и дочь?
Он замечает мой взгляд, направленный на пистолет.
– Забудь про эту штуку… – потрясает пистолетом в воздухе, как будто тот прирос к руке против его воли. – Посмотри на меня. Похож я на убийцу?
– Я не знаю.
Он сует пистолет прямо мне в лицо.
– Нет, – с трудом выдавливаю я. – Ты не убийца.
– Ты знаешь, что я не убийца.
– Я знаю, что ты не убийца.
Кажется, он удовлетворен. По крайней мере, опускает пистолет.
– Ты, наверное, проголодалась. Давай поедим, а потом я устрою тебе экскурсию.
– Экскурсию?
Он улыбается:
– По дому, глупая.
Стол уже накрыт. На обед паста, залитая чем-то серым и вязким. В соусе попадаются кусочки какой-то зеленой дряни и странные палочки, похожие на сосновые иголки. Горло сжимается. Трудно дышать.
Он велит сесть. В дальнем конце кухни круглый деревянный стол и два деревянных стула. Комната выглядит декорацией детской ТВ-программы.
– Лингвини с пореем и анчоусами, – объявляет он, ставя передо мной тарелку. Перышко лука, точно змеиная голова, выглядывает из серой слизи. Меня мутит от мерзкого рыбно-лимонного запаха.
– С петрушкой и розмарином. Очень питательно. – Он садится рядом со мной.
Значит, сосновые иголки – это розмарин. Подле раковины замечаю раскрытую кулинарную книгу. Кожаная ленточка-закладка отмечает нужную страницу.
В задней двери есть стеклянная панель, но разбить ее нечем – никаких ножей с тяжелой ручкой, никаких толстых разделочных досок. Все поверхности безупречно чисты и совершенно пусты, если не считать кулинарной книги. Пистолет лежит на столе, возле его правого локтя.
– Извини, вина я тебе не предложу, да и сам пить не буду.
Подавив зарождающийся в горле крик, я умудряюсь кивнуть. О чем он говорит? Слова понятны, но смысла в них нет. Через окно в двери вижу большой деревянный сарай и очередные горшки. С кактусами. Защищают частную собственность высокая живая изгородь и еще более высокая кирпичная стена.
Из этого дома практически невозможно сбежать.
– С едой все в порядке?
Я киваю.
– Ты почти не ешь.
Он шумно жует. От звуков, которые он издает, меня тошнит. В конце концов заставляю себя очистить тарелку, чтобы убедить его в своей признательности.
– Десерта, к сожалению, нет. Если ты не наелась, есть фрукты. Яблоки, груши, бананы.
– Я сыта. Спасибо.
Он улыбается мне:
– Помнишь, когда за тобой последний раз ухаживали, Салли?
– Я правда наелась…
– Ты говорила, что для тебя идеальный ланч – «Макдоналдс». Помнишь?
– Нет.
– Я сказал: «Ты же не считаешь, что гамбургеры из „Макдоналдса“ действительно вкусные?» А ты ответила: «По мне, так вкусней и быть не может, потому что это быстро и просто. Мне даже не надо вылезать из машины».
Моя фирменная глупая маленькая речь о любви к «Макдоналдсу». Я повторяла ее неоднократно самым разным людям.
– Помнишь, ты рассказывала, что когда Ник берется готовить, то на кухне воцаряется бедлам и ты потом часа два наводишь в ней порядок?
Моргаю, стряхивая слезинки.
– Со мной ты не будешь беспокоиться об уборке. – Широким взмахом руки он обводит окружающую стерильность: – Тут тебе не придется ничего делать.
– Когда мне можно позвонить детям?
Его лицо каменеет.
– Позже.
– Я хочу поговорить с ними.
– Еще даже не обеденное время. Они еще в садике.
– Можно позвонить Нику?
Он берет пистолет.
– Я же не показал тебе дом. Это, как ты уже догадалась, кухня. Обычно я ем здесь, но есть еще и столовая. Удобно, когда можно перекусить в разных местах, правда? Особенно если есть дети.
Я вглядываюсь в его лицо и понимаю, что он говорит серьезно. Похоже, убежден, что я здесь навсегда.
– У тебя есть дети?
Его лицо снова твердеет.
– Нет, – глядя в сторону, отвечает он.
Не сразу удается встать на ноги. Он притворяется, что не замечает, в каком я состоянии, пока водит меня по дому, взяв под руку. Время от времени восклицает: «Взбодрись!» – неубедительно заботливым голосом, словно мои мучения смущают его и он не знает, как реагировать.
