— Слава Богу, что мои дни на земле подходят к концу! — Петроний содрогнулся. Через минуту он спросил: — Как вы думаете, а я мог бы стать таким электрическим музыкантом?
Он спросил это без тени юмора, и, желая прервать этот нелепый разговор, Давид воскликнул:
— Я только один раз плавал на настоящем пароходе. На пароме из Дувра в Кале. То есть из Кале в Дувр.
— Понятно. Кале — Дувр, — мрачно сказал Спот. — Итак, мы отправляемся в рейс на самом большом судне в мире. Оно может взять больше трех тысяч пассажиров. — Спот замолчал и снова уставился в окно.
— Вы понимаете по-итальянски, мой юный друг? — с надеждой спросил Петроний.
— Боюсь, очень плохо.
— Ну… Ну что ж. Но вы были когда-нибудь в маленьком театре? Таком маленьком-маленьком?
Давид изо всех сил старался быть вежливым и предупредительным. Полагая, что речь Петрония кажется ему странной из-за собственного плохого знания английского, Давид сказал:
— Да, я очень люблю театр.
— Замечательно! — Петроний закатил глаза. — Значит, вы согласны со мной, что маленький театр самый красивый?
— Маленький? — удивился Давид.
— Да! Это единственный настоящий театр! Самый чистый! Самый истинный! Там самые красивые актрисочки, они так божественно парят в воздухе! — При этих словах ему на глаза навернулись слезы. — О! Маленький театр! И его маленькие актеры! — Давид беспокойно оглянулся, ища помощи, но Джейсон по- прежнему спал, а Спот с философской невозмутимостью смотрел в окно.
— Приятно слышать, — продолжал Петроний, — что и вы тоже, молодой человек, что и вы тоже… Еще древние китайцы умели ценить… или арабы… они были такие великолепные, такие артистичные… но в наши дни… в наши дни… поэтому я вдвойне рад, молодой человек, что вы тоже любите и цените театр марионеток! По вашему лицу я сразу понял, что вы интеллигентный человек!..
Давид начал кое-что понимать. Но он не успел ответить — Петроний завел длинную речь об истории театра марионеток с древних времен и до наших дней. Слоза били из него, как вода из фонтана, складываясь в неоконченные, бессвязные фразы. Давид не понимал и половины. Сперва он вежливо слушал, но постепенно его одолела усталость. К тому же охваченный восторгом Петроний все чаще сбивался на свой родной язык.
— Si, mio giovane musicante taciturno![6] Мой юный молчаливый скрипач! Mi sembri una piccola bamboal![7]Кукольный человечек. Вот на кого ты похож! Una marionetta! Вообще все люди похожи на маленьких-маленьких куколок! — Давид отчаянно пытался объяснить Петронию, что ничего не понимает, но фонтан превратился в гейзер, в настоящий водопад: — Si! Perche ti devo confessare un segreto![8] Секрет! Я открою тебе один segreto! Он заключается в том, что in realta le marionette sono uomini… e gli uomini sono marionette![9] Понимаешь? На самом деле мы, люди, — марионетки, а марионетки — это люди! Это rivoluzione nella metafisica![10] — в волнении воскликнул он. — И никто этого не знает! Только я!.. — Вдруг он перешел на шепот, придвинувшись ближе к Давиду и уставясь ему в глаза пылающим взглядом: — И еще, может быть, Бог… Forse Dio. Если только Он не человек… хи-хи-хи…
Давиду стало ясно, что контрабасист просто сумасшедший. Испуганный, не зная, что делать, он наблюдал, как Петроний у него на глазах все больше и больше входит в раж. Новая волна слов подхватила его.
— И покрытый шеллаком! — кричал Петроний. — Да! Это и есть teatro di marionette! Нас дергают за ниточки, и мы говорим чужими голосами! Е chi conduce i fili?[11] Кто дергает за ниточки? Chi parla?[12] Кто… кто говорит? Ты когда-нибудь думал об этом? — с торжеством спросил он.
Шум разбудил Джейсона. Он выпрямился в кресле и быстро сообразил, что происходит. С каменным лицом он прервал контрабасиста:
— Петроний! Хватит нести чушь! Я хочу спать. И Давид тоже. Он наверняка устал. Поговоришь с ним в другой раз. А сейчас замолчи.
Петроний сразу успокоился и стал разглядывать свои пальцы. Они слегка дрожали, и он прижал ладони друг к другу. Он не отрывал от них глаз, казалось, в нем продолжают бурлить слова, но не смеют прорваться наружу, у него лишь слегка шевелились губы. Давиду стало жалко его. Он взглянул на капельмейстера.
— Поспи, — дружески посоветовал ему Джейсон. — Днем нам уже играть. Со временем ты привыкнешь. А сейчас поспи.
Давид послушно устроился в кресле и закрыл глаза. У него было только одно желание: заснуть, исчезнуть из этого тесного купе, от этих неприятных людей, которые неожиданно стали его коллегами… И в нем снова возник тот же вопрос: что я здесь делаю?
Вскоре он уже спал.
В купе стало тихо. Петроний, сложив руки, молча сидел в своем углу. Спот, как сфинкс, застыл у окна. Давид и Джейсон спали.
Теперь, когда город остался позади, за окном посветлело. Мимо скользил приятный южноанглийский пейзаж. Они ехали по Уинчестеру. Чистый и легкий апрельский свет залил все небо. В городе они его не замечали. Но теперь он будет сопровождать их до конца пути.
Вот и он! Давид увидел его из окна вагона, пока поезд медленно шел по территории порта.
Там он и стоял, подобный огромному бело-черному сказочному существу — пришвартованный к причалу огнедышащий дракон. Пассажиры и груз поднимались на борт. По палубам торопливо сновали люди, издали похожие на насекомых, ползающих по большому телу судна. Лучи утреннего солнца сверкали и искрились на стекле и металле.
Увидев судно из окна поезда, Давид понял, что было бы преувеличением считать, будто он плавал на пароходе, имея в виду паром между Кале и Дувром. Тот паром нельзя было назвать даже жалким челном по сравнению с этим морским змеем, готовым пуститься в плавание по мировому океану.
В окне вагона мелькнула большая округлая корма и надпись желтыми буквами, сверкавшими на черном фоне:
ТИТАНИК
Ливерпуль
Это имя как нельзя лучше подходило судну. При виде его могучих форм, кранов, мачт, лебедок и четырех высоких желтых труб у Давида закружилась голова. Судно отличала какая-то изящная, божественная законченность, заставившая Давида невольно подумать о музыке, о Бахе, о живом потоке звуков, бегущих, растущих и сливающихся в великое целое.
Спутники Давида тоже не без любопытства смотрели на новый корабль. Но они на своем веку повидали уже много кораблей. И потому вскоре их внимание переключилось на багаж и футляры с инструментами.
Поезд остановился. Музыканты вышли на перрон, из соседнего купе к ним присоединились трое других. Вокруг царил хаос и сумятица, музыканты с трудом протолкались через здание вокзала и вышли на причал. Там они отделились от потока пассажиров и направились к корме, к трапу для команды.
Вблизи впечатление органичной цельности разбивалось отдельными стальными листами, которыми был обшит корпус судна. Каждый лист был размером с двух крупных мужчин и каждый крепился множеством больших тяжелых заклепок. Скользя вдоль борта судна, взгляд терялся в бесконечности этих листов, которые, соединенные вместе, и были самим судном.
Давиду почудилось, что к Баху присоединился и Вагнер. «Валькирия» и «Гибель богов». Это был самый большой в мире океанский пароход. Над тремя из его четырех труб поднимался черно-серый дым и, подхваченный западным ветром, плыл над портом.
