— Я никогда не ел омаров, — признался Давид. — Они вкусные?
— Омары, как девушки, их трудно раздеть, — объяснил Джим.
Давид покраснел.
Они стояли на нижней палубе и смотрели, как на пароход грузят ящики с омарами. На одном из посыльных судов кто-то играл на флейте грустную мелодию.
— «Жалоба Эрин», — вздохнул Джим. — Еще один бедный Патрик отправляется в Нью-Йорк, чтобы надорвать себе пуп в тамошних доках. Играй, играй, приятель. Через неделю ты будешь там, куда так мечтал попасть, и уже всю оставшуюся жизнь сможешь тосковать по родине.
Давид внимательно смотрел на эмигрантов, поднимавшихся на борт, но молчал.
— Между прочим, парень, если задерешь голову, увидишь своего капитана. — Джим показал наверх.
Давид повернулся и поднял глаза. Там на крыле мостика с правого борта стоял невысокий крепкий седобородый человек с золотыми нашивками. Неподвижный, с непроницаемым лицом и скрещенными на груди руками, он скользил взглядом по нижней палубе.
— Капитан Смит, — сказал Джим. — Сфинкс.
Пока Давид в шумной кают-компании поглощал яичницу с беконом и свежим белым хлебом, испеченным в судовой пекарне, Джим просвещал его.
— Так вот, — начал он, — все капитаны люди со странностями. В прежние времена про некоторых капитанов говорили, будто они водят дружбу с темными силами.
— Правда? — Давид невозмутимо пил кофе.
— Часто рассказывают, как особое предчувствие помогло капитану спасти свой корабль и команду. Туман при штиле бывает особенно опасен. В тумане звук изменяется так, что невозможно понять, с какой стороны он доносится. А кругом ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. И тем не менее капитан вдруг уверенно заявляет, что, идя этим курсом, его судно либо столкнется с другим, либо сядет на мель, и в последнюю минуту меняет курс. Такое часто бывало.
— И ты думаешь, капитана об этом предупреждал дьявол? — шутя спросил Давид. Джим был уязвлен.
— Нет, — сказал он. — В это я не верю. Но я верю, что капитаны часто сливаются со своим судном в единое целое. Они словно бы становятся огромными, как само судно, соответственно обостряются и все их чувства, головой они достают до топа грот-мачты, а ногами — до тех глубин, какие достает якорь. Очевидно, без этого невозможно стать хорошим капитаном. Ведь в старые времена морское путешествие, например через Атлантику, мало походило на увеселительную прогулку, какой оно стало в наши дни, не забывай об этом.
— Правда? — Давид сделал себе еще один бутерброд.
— Да-да, тогда все было иначе, — мрачно заметил Джим. — Не то что обед у мамочки или: «Официант, подайте мне три лепешки с джемом!» Еще лет десять-двадцать назад существовала реальная угроза, что судно так и не дойдет до цели. Даже если все шло благополучно, случалось, что суда неделями дрейфовали во время штиля или из-за шторма отклонялись далеко от своего курса. Тогда заплесневелые галеты приходилось запивать протухшей водой — больше ничего не было. Ясно, что в таких случаях все зависит от капитана. И от его команды, если на то пошло. Все капитаны, которые теперь водят большие пароходы, начинали плавать на парусных шхунах.
— А ты сам был моряком?
— Я и есть моряк, — гордо ответил Джим, — хотя импресарио и изменил наш контракт. Но я понимаю, что ты имеешь в виду; так вот, в юности я несколько лет плавал юнгой на барке «Пифия» из Портсмута. Там у нас был настоящий капитан, старый капитан Кеннеди. Он больше тридцати лет водил суда этой компании, последние десять лет плавал на «Пифии». Он обожал свое судно, он сам и был этим самым судном. Капитан Кеннеди был невысокого роста — между прочим, как ни странно, но капитаны редко бывают высокие. Однако он казался высоким. Когда он стоял у руля, он был похож на Моисея, разделяющего море. Настоящий библейский патриарх. Он любил говорить о своей шхуне: «Стоит мне захотеть, и она тут же ложится на нужный курс». Его невозможно было представить себе нигде, кроме мостика.
Но вот подошло его последнее плавание — капитан получил уведомление от компании, что его отправляют в отставку. Ему назначалась пенсия, и он должен был навсегда остаться на берегу, как только его судно вернется в Портсмут. Тогда-то это и случилось.
— Что именно? — спросил Давид с набитым ртом.
— Серым туманным утром судно вошло в гавань. Все плавание капитан Кеннеди был молчалив, и офицеры с матросами понимали, конечно, что творится у него в душе. К тому же все знали, что семьи на берегу у него нет. Однако насколько глубоко капитан переживал свое горе, не понимал никто. Горе такого рода не ломает человека, он не опускает руки, не плачет. Напротив, горе заставило капитана Кеннеди еще строже относиться к своим обязанностям и точнее выполнять их. Что и говорить, «Пифия» была так отдраена и начищена, что сверкала, как звезда в тумане, когда вошла в порт. Лишь один раз первый штурман как будто понял, что творится с капитаном, — как-то вечером, поднявшись на мостик, он нашел там старого Кеннеди. Капитан стоял с секстантом в руках. Увидев штурмана, он криво усмехнулся и быстро покинул мостик. Он измерял не высоту солнца, а высоту луны. Точно готовился прокладывать курс в иных морях.
Джим помолчал, потом заговорил снова:
— Вечером накануне прихода в Портсмут капитан Кеннеди просмотрел все свои морские карты и привел в порядок свои записи. Подписал все документы и вахтенный журнал. После него все осталось в идеальном порядке. Он вычистил свой сундучок и выбросил мусор, а свою робу отдал боцману. На другое утро, когда судно подошло к Портсмуту, он не поднялся на палубу. Его нашли на койке.
— Он умер?
— Да. И это было непостижимо. У капитана было железное здоровье. Судовому врачу оставалось только указать в свидетельстве о смерти, что капитан умер от разрыва сердца.
Давид перестал есть. Джим быстро взглянул на него, убедился, что слушатель внимательно следит за рассказом, и продолжал:
— Капитан Уэллем, водивший один из больших пароходов компании «Норддойче Ллойд», тоже получил уведомление о том, что его предстоящий рейс будет последним. В день, когда судно должно было покинуть Гамбург, он упал на мостике, его отвезли в больницу, где он и умер через несколько часов. Диагноз был тот же. В своем завещании капитан просил, чтобы его прах развеяли по ветру с кормы его судна, что, конечно, было исполнено. Завещание он написал за несколько недель до смерти. После этой истории компания «Норддойче Ллойд» перестала предупреждать пожилых капитанов о последнем рейсе. Сообщение о том, что их отправляют в отставку, капитаны получали уже после рейса.
— Странно, что они от этого умерли, правда? — заметил Давид.
— Что может быть печальнее, чем капитан, оставшийся без судна? Представь себе, каково оказаться на берегу после того, как ты водил такой пароход. Или какую-нибудь красивую шхуну. В море капитан — царь и Бог на своем судне. Он отправляет на нем церковную службу, карает и милует. Если судно пассажирское, дамы не дают капитану проходу. Ему трудно удерживать своих поклонниц на расстоянии. Все хотят обедать за его столом. Все хотят слушать его рассказы. Особенно о приключениях с кораблекрушениями и готтентотами. Капитаны несут Бог знает что, и пассажиры глотают их истории с большим удовольствием, чем виски с содовой. Ну а если начнется шторм, все требуют, чтобы капитан лично их успокоил, хотя именно тогда он ничем не может облегчить их участь. Капитанам все доверяют. Старый капитан Хейс, служивший у «Кунарда», великолепно умел предотвращать панику среди испуганных пассажиров. Ведь даже на больших пароходах пассажиров во время сильного шторма охватывает паника. У старика Хейса на этот случай был особый прием: при неспокойном море и свежем ветре, однако не настолько сильном, чтобы напугать пассажиров, разве что уложить часть из них с морской болезнью, капитан натягивал робу и зюйдвестку. Потом приказывал кому-нибудь из матросов вылить на него ведро или два воды, и в таком виде, мокрый, в морских сапогах, являлся в пассажирский салон. Пассажиры, которые играли в карты или невозмутимо попивали чай, поглядывая в иллюминатор на расходившиеся волны, удивленно поднимали глаза на этого морского призрака. Не успев войти, капитан Хейс хватался за голову и начинал орать: «Вы только взгляните на этих шалопаев, на этих глупых сухопутных крабов! Как можно быть
