люди пишут друг другу? К тому же это не твое дело.
Давид помолчал, потом спокойно спросил:
— А ты заметила, что мы с тобой уже не разговариваем, как прежде? Почти не разговариваем. Что-то изменилось.
— Да, Давид.
— Теперь ты обмениваешься мыслями с ним?
— А если и так? Ты всегда говоришь только о себе. О своей тоске, о своей любви, о нас с тобой, и больше ни о чем. Что, по-твоему, нас ждет? Благопристойный брак? И так уже до самой смерти? Мне этого мало. Человек должен двигаться вперед. — Она была беспощадна. — Пойми, я хочу двигаться вперед. Хочу расти и учиться. Я должна быть свободна.
— Значит, тебе нужна свобода!
— Под колпаком расти невозможно.
— Я не колпак для тебя.
— Нет, Давид, иногда ты бываешь и колпаком. — Она улыбнулась ему немного смущенно.
— Что же я должен сделать?
— Ты тоже должен быть свободным. Независимым и смелым. Как в тот раз, когда ты скатился к нам на берег озера. Когда не сказал, что я твоя девушка, хотя видел, что мне этого хотелось. Когда убежал от меня в последний вечер в лагере. Когда не ходил осенью в Шёнбрунн. Если ты хочешь, чтобы я любила тебя.
— А сейчас ты меня не любишь? — тихо спросил Давид.
— Нет, сейчас не люблю.
— Но я же люблю тебя!
Она промолчала.
— Ты слышишь, София?
— Нет, — сказала она, — сейчас ты хочешь только владеть мной.
— Чепуха! А что, по-твоему, надо от тебя этому Еннеру? Ты знаешь, какая у него репутация?
Она не ответила. В ее глазах опять мелькнуло отчаяние.
— Ты его любишь?
Никакого ответа.
— Однажды, — начал Давид дрожащим голосом, — однажды ты рассказала мне… о том, что случилось, когда ты была еще девочкой. Это был он?
— Да. — София быстро кивнула. — Он.
— Расскажи мне.
— Нет, — сказала она. — Теперь уже поздно. Я могла бы рассказать тебе раньше, если бы ты спросил. А сейчас я не хочу говорить об этом. Не могу. За это время ты написал мне слишком много стихов.
Внутри у Давида что-то оборвалось. Он с удивлением понял, что ему хочется ударить ее.
— Тогда, — сказал он, — тогда ты просила меня…
— Хватит, Давид. Не надо. Я помню, что я говорила, но тогда ты этого не понял, не понимаешь и сейчас.
В глазах у Давида стояли слезы, ему хотелось поскорей уйти отсюда, бежать от всего. Он пошел к двери. Неожиданно София оказалась перед ним, схватила за волосы и притянула его голову к себе. Несколько секунд она смотрела на него. На миг Давида охватила необъяснимая радость. А потом — беспросветное отчаяние. Он выбежал на улицу.
Давида Бляйернштерна и Софию Мельхиор разделила ночь. По ночам все дороги свинцово-серые, фонарей нет, и там, где они идут, нет верстовых столбов. Каждый сам по себе, они идут ночью в этом царстве разлуки.
Ночью нет границ. Ты вспоминаешь мечты, узнаешь то, чего прежде не знал. В сонной глубине кто-то проходит мимо и зовет тебя. Дорога ведет в темноту.
Сегодня ночью Давид грезит о ней. Но грезит ли она о нем?
Они врозь. Они уже не Они. Теперь они — Он и Она. Раньше вокруг них был свет. Теперь — тьма.
— Давид? Ты? Очень рада! Какая неожиданность! Мы не виделись, наверное, уже месяца два…
— Добрый вечер, фрау Мельхиор. Надеюсь, я не помешал?
— Нет, нисколько, но…
— Как вы поживаете?
— Спасибо, более или менее. В жизни бывает всякое: вот, например, на днях я разбила очень дорогую вазу, но зато в тот же день получила прелестное письмо от моей старой подруги…
— Вы разрешите мне зайти, фрау Мельхиор?
— Да-да, конечно! О чем только я думаю… Не стой под дождем. У меня сегодня небольшой вечер… обычная компания, но если тебя это не смущает, милости прошу…
— Большое спасибо, фрау Мельхиор. Горничная не впустила меня, поэтому я попросил ее позвать вас.
— Давид, милый, ты насквозь промок! Что случилось? Ты ужасно выглядишь.
— София у вас?
— Нет. Но я жду их немного позже.
— Их?
— Да, — Фрау Мельхиор смутилась. — А ты не знал? Макс Еннер в городе. Уже две недели. Думаю, он приехал из-за Софии. Они куда-то пошли.
— Да, фрау Мельхиор. Я знаю.
Дождевая вода и растаявший снег журчат в сточных канавах. Давид дрожит в своем тонком пальто на углу безлюдной Лаимгрубенгассе. Они не заметили его в сумерках и, смеясь, прошли мимо него по Грабену. София прижималась под дождем к своему спутнику, и они его не заметили. Он следовал за ними от кафе к кафе и ждал на улице. Сколько же прошло времени? Он все еще там, у нее? Они так незаметно проскользнули в ее подъезд. У нее в окне свет. Или это чужое окно? Давид уходит прочь. Идут часы и годы. Вечером на улицах никого нет; в такую погоду все сидят по домам. У встречных нет лиц. Но уходить нельзя! Надо остаться и следить, охранять Софию. Он обещал ей это. Давид спешит под дождем обратно и снова становится на своем углу. Они все еще там, у нее? Горит ли там свет? Актер уже давно приехал в город, Давид знает, что их видели вместе. Сегодня вечером он не выдержал и нашел их. Они его не заметили. Сколько же прошло времени?.. Время превратилось в тягучую массу, она прилипает к нему при каждом вдохе. Свет наверху гаснет. Давиду хочется кричать от отчаяния, потом он вспоминает, что у фрау Мельхиор сегодня гости.
— Если хотите, фрау Мельхиор, я сразу уйду.
Она смотрит на него, видно, что ей не по себе.
— Чепуха! — наконец решает она. — Я не хочу, чтобы из-за Софии ты бегал по городу, как мокрый пес.
— Я очень долго стоял на улице.
— Мой покойный Адальберт перед смертью тоже бегал по городу, как мокрый пес. Это совсем не смешно. Уж лучше войти в дом и согреться. Дай мне твое пальто.
— Большое спасибо.
— У меня сегодня много гостей, Давид. Не знаю, будет ли тебе интересно.
— Как вы понимаете, я пришел поговорить с Софией. Мы не разговаривали уже три месяца. Она не хочет меня видеть. Не отвечает на мои письма. И когда я узнал, что она…
— Да, она хочет поступить в академию в Берлине, это верно. Здесь, по ее словам, ей не хватает простора. Жребий матери тяжел. Не успеют дети вырасти и отделиться, как им уже приспичило ехать в Берлин. Понимаешь, Давид, София все решает сама.
— Мне всегда было приятно бывать у вас, фрау Мельхиор. Не знаю только, умел ли я выразить…
