она не умолкала, не давая мужу вновь сесть на любимого конька. Когда мы поели, она показала пальцем на лежавшее на наших куртках банджо и спросила, кто из нас умеет играть. Рано или поздно это должно было произойти. Я со страхом думал о той минуте, когда придется на нем играть. До Хови мне было далеко, но я все-таки знал несколько аккордов и велел Джою спеть. Нам обоим было не по себе, зато хозяева получили удовольствие. Я заметил, что, когда Джой запел, лицо мужчины смягчилось и подобрело. Он откинулся на спинку стула, его ладонь легла на плечо жены. Когда Джой кончил, хозяева поблагодарили нас и на прощание мужчина протянул пакет с шестью, большими картофелинами.
— Возьмите на первое время, — сказал он, пожимая нам руки, а хозяйка даже обняла Джоя.
На дороге нам попался грузовик. Веселый и добродушный фермер согласился подвезти нас. Значит, не все люди злые, вроде тех, кто с вилами встречал поезд! Мы воспрянули духом — нам стало везти на добряков. Ночь мы спали в тепле, незнакомые люди покормили нас, теперь этот славный фермер с протяжным выговором божится, что мы обязательно найдем работу в ближайшем городке.
— Времена тяжелые, — утешает он нас. — Но и раньше так бывало, все-таки люди умудрялись выжить. Авось и мы не помрем. «Такие парни, как вы, не пропадут, если работы не боятся».
Хорошо встретить человека, не потерявшего надежду. Я так и сказал ему напоследок. Он довез нас до развилки и показал, куда идти дальше.
Пройдя милю с небольшим, мы решили заночевать в лесу, а в городок войти утром — утро вечера мудренее. Само собой, мы боялись города, несмотря на заверения веселого фермера. При мысли о том, что нас там ждет, я снова видел свирепую толпу с вилами наперевес, мне чудились их крики. Дождь прекратился, вечер выдался теплее предыдущего. В лесу можно неплохо устроиться, а встречу с горожанами отложим до утра.
В тот день мы плотно пообедали, поэтому картошку следовало поберечь, но голод вечно напоминал о себе, и мы все-таки решили себя побаловать и испечь одну картофелину на двоих. Я выкопал ямку и развел в ней костер. Мы с Джоем глядели огонь, на синеватые и розовые угли и тихо разговаривали, ожидая, когда картофелина будет готова. Темнота сгустилась, и наш костер стал похож на островок света в море ночи. Когда Джой подкладывал хворосту или сухих листьев, от костра спиралью вился дымок.
В безмолвном лесу мы чувствовали себя в полной безопасности и, услышав чьи-то шаги, не насторожились. А зря!
Нас атаковало четверо или пятеро косматых подростков. Они были старше меня и что-то кричали грубыми, пронзительными голосами, я не разобрал всего, понял только, что они голодны. Джой никогда не имел дела с хулиганами. Он совершил ошибку, вцепившись в пакет с картошкой, будто мог справиться с этой оравой почти взрослых детин, Один из них сбил его с ног, а когда я бросился на помощь, остальные выместили свою злобу на мне. Их, видно, особенно бесило, что у нас есть хоть какая-то еда, в то время как они голодают.
Через несколько минут они ушли, забрав кулек с картошкой и даже ту картофелину, что мы пекли в золе. Они прихватили также одеяло, запасные куртки, один из них поднял банджо Хови, покрутил его в руках и презрительно швырнул на землю. Когда они скрылись из виду, мы собрались с силами и побрели к шоссе. Джой отделался легким испугом. Зато у меня на лбу был глубокий порез, из него текла кровь, глаза опухли и заплыли. На городской окраине полицейский наорал на меня, пытаясь разузнать, с кем я подрался. Однако он не выгнал нас из города и даже пустил в тюрьму переночевать…
Глава 4
Прошло несколько недель, и я заметил, что ни о чем, кроме еды, думать не могу. Надежды найти работу все уменьшались и наконец совсем исчезли. Но вопрос о том, чем бы набить живот, чем утолить голод, неотвязно и неотступно преследовал меня. Раньше у меня было множество интересов; даже в самые трудные месяцы я выкраивал для них время. Я часто мечтал, что буду играть в оркестре, мечтал даже о сольных концертах, об успехе, об овациях. Я и раньше строил с Хови планы побега, нам хотелось побродить по свету, побывать в интересных местах, попасть в разные переделки и выйти из всех приключений героями. Я интересовался спортом, любил школу и учителей, любил книги, иногда ходил с ребятами в кино, причем мы обязательно высиживали по меньшей мере два сеанса. Еще мы тайно интересовались девочками. Меня часто занимали мысли о них: поражала их нежная наружность, их капризная натура. Иногда я заглядывался на светлые кудряшки сидевшей за передней партой девочки, и в голове возникала нежная негромкая мелодия. Когда-нибудь Джош Грондовский сыграет ее своей любимой. Все это в прошлом. Теперь я ни о чем не мечтал, ни на что не надеялся, Думал лишь, как бы не умереть с голоду. Иногда нам с Джоем перепадало по миске жидковатой похлебки в столовке для бедных, при этом нам говорили:
— Больше не приходите, нам своих нечем кормить.
Мы прятались в подъездах, или железнодорожном депо, или городском варке, и короткий тревожный сон прерывался заботой о том, что мы будем есть на завтрак, где можно попросить или даже стянуть съестное. Когда мы совсем ослабели от голода, я не побрезговал и мусорными ящиками. Дома я читал о таких беднягах в газетах, но не мог бы поверить, что сам когда-нибудь на это решусь. Я оставил Джоя в теплом подъезде, а сам зашел в проулок позади ресторана. В мусорных баках уже копошились двое мужчин и женщина. Тут же шныряли крысы, они совсем обнаглели. Люди же делали вид, что не замечают друг друга. Я отыскал смерзшийся ломоть хлеба и две необглоданные косточки от отбивных. Я вымыл их под краном в общественной уборной: потом мы с Джоем отправились на пустырь, развели костер и подогрели еду. Джой ел как ни в чем ни бывало, но меня при каждом глотке тошнило, потому что я вспоминал мусорные баки, крыс и стыдливо прячущих глаза людей. Я поклялся, что больше не пойду на это, но впоследствии много раз нарушал клятву. Ничего другого не оставалось. Лишь одним я мог гордиться: я не позволял Джою ходить со мной на помойки.
Зато, к стыду своему, я становился трусом, если приходилось попрошайничать. Мне труднее было сносить это унижение, чем терпеть голод. И хотя я избавлял Джоя от помоек, ненавистное попрошайничество под дверьми выпадало на его долю. Джой никогда не жаловался; он смирился с тем, что эта роль ему больше подходит.
— Мне это сподручнее, Джош. Я младше тебя, маленьким подают охотнее, чем большим.
Конечно, он был прав. Люди делились последним, едва взглянув на его осунувшееся лицо и большие запавшие глаза. Сам он не придавал значения своей внешности.
— Женщина даже заплакала. Видно, ей действительно стало меня жалко, — рассказывал он как-то вечером, выкладывая передо мной хлеб и яблоко.
Однажды ему подарили старый свитер, в другой раз — теплую шапку. Видимо, у людей не хватало духу прогнать Джоя с порога. Словом, попрошайничество шло значительно лучше, когда им занимался Джой, но я вдруг понял, что похож на трусливого зайца — прячусь за спиной десятилетнего брата! Осознав это, я пересилил себя и стал добывать свою долю. Это было ужасно, я так и не мог с этим свыкнуться. И все же каждый вечер мы отправлялись с Джоем на добычу, ходили по разным сторонам улицы, звонили по очереди в дома. Однажды я постучал, и мне открыла девочка. Я отметил про себя, что она хорошенькая, но засмущался и отвел глаза. Глядя мимо нее, я пробормотал:
— Мне очень неловко, но… я очень голоден.
— Папа, там голодный мальчик, — услышал я ее голосок. — Можно дать ему что-нибудь?
К двери подошел высоченный мужчина и оглядел меня.
— Да, Бетси, конечно. Дай ему жаркого, — сказал он и ушел внутрь дома.
Несколько минут спустя она вернулась с маленькой картонной коробкой, издававшей восхитительный запах. Я хотел взглянуть ей в глаза и сказать спасибо, но не смог. Взяв коробку, я стоял как истукан, от смущения готов был сквозь землю провалиться. Тогда девочка тихо сказала:
— Надеюсь, скоро дела у вас поправятся. Мне стыдно, что у меня есть еда, в то время как мои сверстники голодают.
Никогда не узнаю ее имени и не выясню, так ли она хороша собой, как показалось мне на первый взгляд. Но одно я знаю наверняка: она утолила мой голод, ободрила дух, помогла справиться с отчаянием.
