постарается выйти оттуда как можно скорее, чтобы убить первого попавшегося на улице «Орла- громовержца». И знаете что?
– Что?
– Я ему поверил. Я рассказал об этом Доминику – это наш президент. Доминик сказал: он настоящий парень и нам не следует его больше трогать. После этого мы никогда его не трогали. Но много раз Дэнни участвовал в наших драках с другими клубами. Он хороший парень.
– Значит, в сущности, это правда, что он не член клуба «Орлы-громовержцы»?
– Да, это правда. Я так полагаю.
– В таком случае, что он делал с двумя членами клуба вечером десятого июля?
– Вам лучше спросить об этом его самого, мистер Белл, – ответил Дайабло. – Я думаю, что он единственный человек, кто знает об этом.
– Понимаю, спасибо. – Хэнк встал и направился к выходу.
– Дэнни по-настоящему смелый парень, – сказал Дайабло. – Двенадцать человек избивали его. Двенадцать человек! И мы били его бутылками и всем, чем попало. Вы знаете ребят, которые могли бы выдержать такое?
– Нет.
– Подумайте об этом, мистер Белл. Этого достаточно, чтобы вызвать дрожь. Двенадцать парней с бутылками. Вы только подумайте об этом.
– Я подумаю.
– Может быть, вам следует начать думать и о том, что эти трое ребят невиновны?
– Ты так считаешь?
– Да. – Дайабло помолчал, улыбаясь. – Нехорошо, что вы не можете остаться и выпить с нами кофе. Я получил удовольствие от нашей беседы. Она напоминает мне ту беседу с Дэнни в тот полдень, когда я угощал его горячим какао. Вы помните о том, как я угощал его горячим какао, и в тот же самый вечер двенадцать парней избили его. – Улыбка Дайабла стала шире.
Они посмотрели друг другу в глаза. Хэнк ничего не ответил и не спеша вышел из кондитерского магазина.
Вдогонку ему, все еще улыбаясь, Дайабло сказал:
– До встречи, мистер Белл.
ГЛАВА VI
Как только Хэнк вернулся, к нему в кабинет вошел Холмз.
– Как дела? – спросил он.
– Прекрасно, – ответил Хэнк.
– У меня есть кое-что для тебя. Хочешь послушать?
– Я предпочел бы, чтобы нам принесли какие-нибудь бутерброды в кабинет. Меню в одном из ящиков стола.
Пока Хэнк снимал пиджак, закатывал рукава и расслаблял галстук. Холмз нашел меню.
– Я возьму бутерброд с ветчиной и шоколадный коктейль, – сказал Хэнк.
Холмз утвердительно кивнул и начал набирать номер телефона.
– Как я понимаю, нескольким полицейским поручено следить за твоим домом. Что случилось?
– На днях я получил письмо с угрозой. Я не хочу, чтобы моя семья стала объектом мести.
– М-м, – промолвил Холмз и заказал бутерброды. Повесив трубку, он спросил:
– Узнал что-нибудь новенькое от матери мальчишки?
– Нет. Но я получил подтверждение одному факту, о котором она мне говорила. Дэнни Ди Пэйс действительно не был членом банды.
– Это мало ему поможет.
– По каким-то своим собственным соображениям Денни Ди Пэйс предпочитал считать себя обособленным, хотя и принимал участие в деятельности банды, и по существу был ее членом.
– Понимаю. Как ты полагаешь, какой будет линия защиты?
– Для Ридона и Ди Пэйса они постараются найти оправдательную причину для убийства. Для Апосто – установить умственную неполноценность.
– Ты готов бороться с ними?
– Что касается самообороны, то мы все еще не разыскали нож, который, как предполагается, выхватил Моррез, хотя его слепота, казалось бы, исключает версию о том, что он напал первым. Апосто надо обследовать в госпитале «Белльвью». Ты организуешь это?
– Буду рад это сделать. Какой твой следующий шаг?
– Завтра я пойду в испанский Гарлем. Хочу напасть на след ножа Морреза. Если защитники собираются использовать его в деле, то я должен быть к этому готов. Что ты хотел мне сказать?
– Прежде всего – судить будет Самалсон.
– Да?
– Я знал, что ты удивишься. Защита подняла шум по этому поводу. Она заявила: он твой друг, и ты учился у него в университете, и он предрасположен к тебе…
– Чепуха.
– Разумеется. Но это не помешало им просить перенести слушание дела в другой судебный округ.
– Это, должно быть, очень хорошо настроило Абе.
– Абе Самалсон – самый справедливый судья, который когда-либо у нас был. Короче говоря, Самалсон отклонил это прошение защиты.
– Молодец Самалсон.
– Это их не остановило. Они продолжали настаивать на перенесении дела, заявляя, что местная пресса сделала ряд предвзятых заявлений, вызвав враждебность населения к подсудимым. Абе и здесь послал их к черту. Он сразу же раскусил, почему они на этом настаивали: это была еще одна – третья по счету – попытка выиграть время. Первая попытка заключалась в том, что они выступили с ходатайством позволить им изучить протокол большого жюри на том основании, что оно выдвинуло свое обвинение, якобы, без достаточных юридических доказательств. Это ходатайство было отклонено. Вторая попытка сводилась к тому, что они затребовали документ, конкретно удостоверяющий свидетелей и дающий описание места преступления и рода оружия, но на этом они выиграли только неделю. Суд все равно назначен на следующий месяц, и слушать дело будет Самалсон. Ты доволен?
– Да. Мне нравится Абе, он хороший человек.
На столе Хэнка зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Да?
– Хэнк, это Дэйв, дежурный. Здесь двое людей спрашивают тебя. У одного – картонка с едой.
– А кто другой?
– Парень по имени Бертон. Репортер.
– Скажи ему, мы собираемся перекусить. Если его устроит, что я буду бормотать, жуя бутерброд, пожалуйста, пусть входит. И пропусти человека с картонкой, я умираю с голоду.
Разносчик и Майк Бартон вошли в кабинет одновременно. Бартон был высоким, плечистым, с широкой грудью и скорее походил на водителя грузовика, чем на репортера. У него были толстые губы, внимание к ним привлекали густые черные усики, которые выглядели словно пятно типографской краски под носом. Войдя, он тут же протянул руку.
– Мистер Белл? – спросил он.
– Здравствуйте, – сказал Хэнк и пожал ему руку. – Ефраим Холмз, начальник бюро. Ефраим, мистер Бартон.
– Мы знакомы, – сухо сказал Холмз.
– Что у вас на уме, мистер Бартон? – спросил Хэнк.
– Хороший вопрос, – улыбаясь, ответил Бартон. Когда он улыбался, его зубы на фоне черных усиков сверкали белизной, а его темнокарие глаза на широком лице, казалось, светились острыми лучиками.
– Что на уме у всех в эти дни? – продолжал Бартон.
Хэнк развернул свой бутерброд и начал жевать.
– Ну, я не правомочен говорить за всех. Только за себя.
