единственную пару сандалий. Мне хватило на это четырех минут. Оружия брать не стала. Не при дневном свете. И не при такой жаре. Мазнула по губам помадой. Красной. Цвет войны типа.
Я открыла дверь, захлопнула за собой и заперла. С пустой веранды я увидела Рика. На противоположной стороне улицы в тени низкого дерева стоял его мотоцикл, и Рик пристегивал его цепью к стволу. Удивленный, он выпрямился, подбросил ключи, поймал их и засунул в карман. За стеклами темных очков мне не было видно его глаз, но я ничуть не сомневалась, что он снова оглядел меня с ног до головы.
Откинув волосы назад, я завязала хвост. Он достигал бедер, завиваясь и скручиваясь от высокой влажности. У меня были черные прямые волосы. Никаких кудрей. Никогда. Даже после того, как я расплетала косы. До сегодняшнего дня. День оказался влажным и жарким. Жарче, чем когда-либо в моей жизни. А ведь настоящее лето еще и не наступило.
В животе у меня заурчало. Я надела солнечные очки и спустилась с крыльца. Мы встретились с Риком посредине улицы.
— Рик, твой двоюродный дедушка сказал, что ты полон нереализованных возможностей и интересной информации, — объявила я.
Он скривился в полуусмешке — моя прямота его развеселила.
— Пятно на семейной репутации, — согласился он. — А ты Джейн Йеллоурок, иногороднее дарование.
— Если хочешь поболтать, давай пойдем туда, где есть кондиционер и пиво.
Рик рассмеялся и, сверкнув сексуальными маленькими зубками, показал на тротуар, склонившись преувеличенно низко, словно зазывала на ярмарке. От него приятно пахло: жарой, мужским потом и еще чуть-чуть каким-то ароматом вроде мыла «Айвори». Я сопротивлялась желанию понюхать его шею сбоку и укромный уголок за ухом, однако ничего не могла сделать с поднимавшимся во мне голодом, бившимся о мою кожу, подобно каменному граду. Голод Пантеры. Ее натура. Я вздохнула. Пантера жаждала спаривания. Она становилась все настойчивее по поводу этого, как мать, которая хочет, чтобы ее дочь остепенилась, вышла замуж и завела детей. Образ матери с клыками и когтями. Наступило время полной луны, когда Пантера подбирается ближе к поверхности и контролировать ее становится труднее. Да, похоже, я влипла.
Еще было чересчур рано выкачивать из него информацию, поэтому на протяжении прогулки по пяти кварталам мы болтали о погоде, мотоциклах и музыке, и мой Джо упомянул, что, помимо всего прочего, играл на саксофоне в паре местных групп. Разговор развивался непринужденно и был посвящен теме «давай узнаем друг друга поближе». Наконец мы добрались до забегаловки на берегу реки, которая представляла собой одну вытянутую комнату с баром по правую руку и обтянутыми красной кожей кабинками по левую. Я бы удивилась выбору Джо, если бы местечко не было заполнено такой разношерстной публикой: от городских рабочих в грубых сапогах до мужчин и женщин в костюмах, похожих на банкиров. Вероятно, присутствовало там и несколько музыкантов. Я уловила запах травки, исходящий от некоторых из них. А в дальнем углу сидели трое полицейских. Я давно усвоила: если копам нравится в закусочной, значит, еда там хорошая.
Цементный пол, когда-то красного цвета, вытерся, и краска осталась только по углам. Темно-синие стены выгорели и покрылись подтеками от сырости. Пластиковое покрытие бара «Формайка», черное с искрой, было сколото, а вдоль всей стены за барной стойкой тянулось затемненное зеркало. Грязные стеклянные полки на зеркале загромождало несметное количество бутылок со спиртным, некоторые из них, с отстающими этикетками, покрывала пыль. Превосходный набор кухонных ножей, с ручками, инкрустированными зеленым камнем, и свирепо-наточенными лезвиями, лежал в открытом подносе с бархатной подложкой и сверкал в свете ламп.
Музыка не играла, что было странно для Французского квартала, как я выяснила ночью. Однако здесь люди беседовали. Десяток разговоров смешивался в воздухе с ароматами еды. Забегаловка восхитительно благоухала пивными испарениями, жиром и морепродуктами, настолько свежими, что все еще чувствовался запах соли и моря.
Чернокожий мужчина за стойкой бара встретил нас накрахмаленным белым жакетом, высоким поварским колпаком и широкой улыбкой. Он похлопал по стойке перед двумя единственными пустыми круглыми табуретами и пододвинул небольшие пластиковые мисочки с острым соусом, кетчупом и соусом тартар. Мы с Джо-Риком уселись на указанные места. Не произнеся ни единого слова, повар принялся накладывать еду в красные пластиковые корзинки, выложенные газетой, чтобы впитывать жир. Он подтолкнул к нам контейнеры с горячими луковыми кольцами, кукурузными лепешками и круглыми жареными шарами размером с мячики для гольфа. Пахло восхитительно.
Я забросила в рот обжигающую лепешку и, проглотив, принялась быстро дышать, пытаясь охладить горящее нёбо и язык. Я замычала от восторга.
— Хорошо, — произнесла я сквозь остроту жареной кукурузной лепешки и пылающие губы. — Лучше, чем хорошо. Чудесно.
Мужчина за стойкой, опять не задав ни одного вопроса, поставил перед нами две кружки янтарного пенистого пива. Я тут же отпила, чтобы остудить рот, и попробовала луковые кольца. Они тоже были жареные, в кляре из пивного теста, и хрустели, как будто сам Господь приготовил их на своей собственной кухне. В конце концов подошла очередь неизвестных жареных мячей. Прокусив корочку, я впилась зубами в наперченную смесь из свиного фарша и риса.
— Острая колбаса, — сказал повар. — Хорошо, да?
— Я просто влюблена, — ответила я, пережевывая. — Если вы не женаты, пожалуйста, считайте это предложением руки и сердца.
Он улыбнулся, выставив на обозрение самые большие белые зубы, которые я когда-либо видела у человека. Лицо его при этом, сморщившись, покрылось глубокими темными бороздами.
— Твоя девчонка, она мне нравится, да, приятель Рики, — сказал он, как мне показалось, с каджунским акцентом, глянул на меня и подмигнул. — Но ты лучше расскажи ей про мою Марлен. Негоже, когда дело кончается тем, что новый посетитель истекает кровью на моем симпатичном чистом полу.
Рик сидел, ухмыляясь, расставив локти на барной стойке, в одной руке держа лепешку, а в другой кружку с пивом. Посмотрев на меня, он прищурил глаза.
— Марлен — его жена. Сто двадцать килограмм ревнивой, опасной женщины.
— И красивой, — добавил повар. — Не забывай, она красивая.
— Обалденно-роскошная, — согласился Рик. — Как расплавленная лава на танцполе. Мужчины стонут от одного взгляда на нее. Но у нее при себе тридцатисантиметровый нож. Она засовывает его в подвязку на бедре.
— И ревнивая, — снова повторил повар, опуская металлический сетчатый контейнер в чан с горячим жиром. Колпак его при этом сдвинулся набок. — Чертовски ревнивая, ага.
— Убила здесь женщину в прошлом году, — сказал Рик, показывая на пол в метре от себя. — Та пыталась с ним флиртовать. Умерла прямо на месте.
Осознав наконец, что они смеются надо мной, я закинула в рот еще одно луковое колечко и, прожевав, спросила:
— Похоронили, наверное, на заднем дворе? В полнолуние? Под песнопения и барабаны?
— Под деревом, — поддакнул повар, смеясь. — Марлен заказала для нее чудесное надгробие в похоронном бюро. На нем написано: «Здесь лежит глупая женщина, которая хотела подурачиться с моим мужем». Он вытер руку и протянул через стойку. — Антуан.
— Джейн, — представилась я, стирая жир с пальцев.
— Антуан никогда не забывает ни лиц, ни клиента, — сказал Рик. — И он знает все, что только можно знать об этом городе.
— Полезно, — отреагировала я и взяла его руку.
Ладонь была большая, гладкая, с длинными пальцами, и, стоило мне ее сжать, мир, казалось, замедлил свой ритм, словно большой мотоцикл после долгой езды, когда машина работает на полную мощь, готовая везти тебя дальше, но вдруг затихает почти совсем. Мотор останавливается, и наступает тишина. Тишина практически такая же громкая, как низкий гул двигателя. Антуан внимательно смотрел на меня. А я на него.
