он закончил, на глазах большинства мужчин блестели слезы. Песня трогала их до глубины чувствительной кубинской души.
Здесь не было радикальных студентов или интеллектуалов, представителей элиты или авангарда. Большинство составляли рабочие, батраки, помощники продавцов. К ним присоединились часовщик, учитель, таксист, врач, дантист, продавец книжного магазина, трубочист, три плотника, мясник, продавец устриц и санитар.
Они пришли не из-за Кастро, а из-за любви к Кубе. Эта любовь была искренней. Он был лишь инструментом, позволившим реализовать эту любовь. Он давал возможность воплотить их стремления в жизнь, предлагая спорные теории и планы, которым недоставало настоящей силы. Но его планы их не интересовали. У него вообще могло не быть никаких планов. Просто он предложил себя в вожди и благодаря своей репутации сплотил их. Они не знали своего предводителя, им не было до него дела, и все же он сумел подготовить это событие за месяц с небольшим.
Проведя тысячу вечеров в кофейнях и за шахматной доской, он наконец понял, к кому следует обратиться, и начал звонить по телефону (спасибо вам, мистер президент, за замечательную кубинскую телефонную систему, лучшую на всех островах Карибского моря) с фермы у города Артемиса, расположенного в десяти милях к востоку от Сантьяго, на равнине, которая отделяла горы от моря. Он звонил тем, кого знал и кому доверял; они в свою очередь звонили людям, которых знали и которым доверяли, а те… и так далее, и тому подобное. Здесь собралось около восьмидесяти человек в поношенной военной форме, со старым оружием, среди которого были несколько американских винтовок М-1 и карабинов, один кавалерийский «винчестер» сорок четвертого калибра. Но большинство были вооружены винтовками двадцать второго калибра и старыми двустволками для охоты на оленя. Они последовали за ним, потому что никого другого не было. Что бы ни говорили об этом парне, храбрости и силы духа ему было не занимать.
– Товарищи, – воскликнул он, – вы – современные крестоносцы! Такая ночь, как сегодня, бывает только раз в жизни. Либо мы умрем, либо победим. Но мы не уйдем без последнего и решительного боя. Товарищи, братья, да здравствует свобода! Да здравствует Куба!
В такие моменты он преображался. Возможно, лучшим даром этого человека была способность подыскать простые, доходчивые слова, которые брали людей за душу, после чего они становились рабами собственных чувств. Они подняли винтовки и издали боевой клич при свете костров, разожженных на скотном дворе. Больше говорить было не о чем. Люди пошли к своим разбитым машинам (двадцати шести старым развалинам, едва слушавшимся руля), сели в них по четверо-шестеро и поехали вперед.
Он был во второй машине. Сидел за рулем. Все молчали, но кое-кто из мужчин курил. Караван, неукоснительно соблюдая правила движения, проехал по пыльным дорогам, спустился с холма, добрался до окраины второго по численности города Кубы и по улице Викториано Гарсона устремился к авеню Монкада и к будущему, что бы оно ни сулило.
Кастро боялся, что водитель первой машины заблудится. Боялся, что машины утратят контакт друг с другом, потеряются, и тогда все пойдет насмарку. Боялся оказаться трусом. Боялся, что все пойдет не так, как намечено, что он попадет в плен и легендарный Ojoc Bellos, которого все знали и боялись, вырежет ему глаза и заставит петь песню поражения, капитуляции и предательства. Боялся умереть в безвестности – тогда все его мечты, все его планы, надежды на завоевание власти и перемены канут в вечность.
Улицы были тихими и сонными, но все же не такими безлюдными, как ему представлялось. «Сегодня все будут пить и спать с новыми партнерами», – думал он. Поразительно, сколько народу. То и дело кто-то замечал странный парад старых побитых машин, с грохотом ехавших по улицам, останавливался и смотрел вслед с открытым ртом, гадая, что вы это значило. Но никто не поднимал ни тревоги, ни шума. Если кто-то и догадался, что эта кавалькада является подтверждением давно ходивших в городе слухов, то предупредить никого не успел.
Машины мчались, как ветер.
Когда ждешь, кажется, что время исчезает. Но когда доходит до дела, ощущение времени внезапно возвращается. Так и случилось, когда они добрались до перекрестка улицы Викториано Гарсона, свернули налево, миновали госпиталь, несколько окруженных деревьями маленьких деревянных домов, в которых жили семейные офицеры, и наконец подъехали к контрольно-пропускному пункту номер три, через который осуществлялся вход в казармы. Само здание неясно вырисовывалось впереди и немного наискось, в темноте были видны зубчатые крепостные валы, и казалось, что здесь не хватает только великого Дон- Кихота с копьем наперевес и гулко бьющимся сердцем. Перед казармами раскинулся широкий плац, огражденный от всего остального мира лишь низкой стеной и проходной, у входа в которую висела бело- желтая схема. В казармах размещалось около тысячи человек, но сегодня, как подразумевалось по плану, они все должны были быть пьяны.
План (если, конечно, он заслуживал столь громкого названия) был прост. Первая машина должна была немного оторваться от колонны и подъехать к проходной. Кастро молил Бога, чтобы сработало преимущество внезапности – его единственное преимущество.
Он сбросил газ до скорости пешехода, а тем временем первая машина добралась до проходной, и из колымаги выпрыгнули шесть человек в самой лучшей форме, какую им удалось достать.
– Дорогу генералу! – рявкнул их командир Гитарт. – Откройте ворота генералу!
Как ни странно, произошло чудо. Трое часовых взяли на караул, приветствуя генерала, и замерли на месте. Их тут же схватили и обезоружили. Гитарт и его команда протолкнули их вперед, вошли следом и открыли ворота.
А потом произошло второе чудо, и все рухнуло. Боги хаоса и катастрофы явились Кастро в виде трех людей – двух солдат с американскими автоматами и сержанта с пистолетом на поясе. Их не должно было там быть, но они были. Судьба революций зависит от случайностей так же, как судьба отдельных людей. Видимо, это был патруль, совершавший обход. Троица резко остановилась и уставилась на то, что могла видеть только она: медленно продвигавшуюся вперед колонну из набитых людьми двадцати пяти машин с выключенными фарами.
Кастро не оставалось ничего другого, кроме как действовать с внезапной, ошеломляющей жестокостью. И он не стал мешкать. Он резко развернулся, выехал на тротуар, включил фары и ослепил патруль. Испуганные солдаты отпрянули, но было слишком поздно: он врезался в них и почувствовал сильный удар. Тела и оружие полетели в разные стороны.
Однако сержант, оказавшийся достаточно быстрым (или достаточно трезвым), успел отпрянуть вправо и избежать удара.
Кастро выпрыгнул наружу: сержанта нужно было остановить.
Но сержант исчез. Во время бегства он успел достать пистолет, и в воздухе прозвучало эхо семи быстрых выстрелов и крик:
– Assalto! Assalto![52]
Именно этот сержант, а вовсе не Кастро на самом деле был героем, потому что его поступок в корне изменил ход событий.
Выскочивший из машины Кастро понял, что опоздал. Оставалась единственная надежда: если колонна будет двигаться быстро, то сможет добраться до казарм, обстрелять перепуганных солдат и заставить их бросить оружие, после чего его сторонники захватят город.
Но когда Кастро повернулся, то увидел хаос. Выпрыгивая из автомобиля, он забыл, что это должно было стать сигналом. Все машины тут же остановились, из них посыпались люди с винтовками и охотничьими ружьями на изготовку, горя желанием вступить в бой, которому теперь суждено было начаться не в самих казармах, а на авеню Монкада, под углом в сорок пять градусов к зданию.
– Машины! – крикнул он. – Всем вернуться в машины!
И тут прозвучали первые выстрелы. В капот автомобиля попала пуля, за ней вторая, третья… Шум был страшнее мысли о смерти: пули летели со свистом, терзавшим барабанные перепонки, и вонзались в металл с протяжным скрежетом.
– В атаку! – выкрикнул Кастро. – Огонь! Убейте этих ублюдков!
С этими словами он подбежал к передку своей разбитой машины, поднял с земли автомат, который уронил один из двух сбитых им солдат, повернулся, прицелился и, испустив громкий рев, застрочил по окнам и дверям темневшего впереди здания, разом опустошив магазин.
