рубашке. Секунды казались часами. Он не мог позволить мальчишке пошевелиться, а сам лежал как мертвый. Большинство людей не может долго сохранять неподвижность: кровь бунтует, мышцы напрягаются, осязание усиливается в десятки раз и любое прикосновение к коже кажется нестерпимым. Далеко не каждый способен вытерпеть такие добровольные мучения.
Спешнев был способен на это, и его не интересовало, на что способен мальчишка: этот звереныш не выдаст ни себя, ни его.
Что-то жалило его. Что-то ползло по нему. Из-под банданы вытекала струйка то ли пота, то ли крови; голову покалывало. Осознание этих неудобств доставляло Спешневу удовольствие аскета. Прижатый к земле мальчишка корчился, бился, но не мог избавиться от цепких объятий старика.
Теперь солдаты были в каких-нибудь пятнадцати метрах. Спешнев не смотрел на них уже час, но успел подробно изучить заранее. Они были без рюкзаков и винтовок; от долгого и быстрого подъема их форма промокла насквозь. У одних были пистолеты, у других – мачете. Ни на ком не было головных уборов. Они двигались быстро. Гораздо быстрее, чем надеялся Спешнев. Наверно, Ojoc Bellos отобрал для этого дела настоящих спортсменов. Этот капитан был не дурак. Спортсмены быстрее восстанавливают дыхание, обладают более острым зрением и меньше страдают от физических неудобств.
– Ладно! – крикнул офицер по-испански. – Еще три метра вперед, и стоп. Не спешить. Смотреть внимательно. Если я увижу, что кто-то гоняет лодыря, задушу собственными руками, ясно?
Цепочка двинулась сквозь густые кусты и море колючек.
– Лейтенант, я наколол ножку! – крикнул кто-то под общий смех.
– Лопес, заткни пасть и выполняй приказ, иначе отведаешь хлыста.
Смех прозвучал снова, но эти парни были профессионалами. Во всяком случае, двое-трое.
Спешнев еще крепче прижался к мальчишке. В ухе жужжал москит. Его кусала муха. По лицу поползла новая струйка не то пота, не то крови.
– Что мы ищем? – спросил Френчи.
– Не знаю, – ответил Эрл. – Узнаю, когда увижу.
Они находились в трехстах футах выше подножия горы, на склоне, обращенном к морю, куда отступили, когда на вершину пришли солдаты и установили блокпосты. Эрл прижался к дереву, уперся локтями в ствол и водил биноклем слева направо.
– А вдруг они пойдут другой дорогой?
– Они пойдут этой дорогой. Другой здесь нет.
– Откуда вы знаете?
– Ему требуется прикрытие. Поэтому нужно наблюдать за тропинками в кустах. В большинстве мест через кусты просто не продраться. А там, где растительность не такая плотная, два человека будут хорошо заметны. Он выберет один из трех участков, где кусты достаточно густые, чтобы прикрыть его, и в то же время не такие густые, чтобы замедлить передвижение.
– По-моему, все они одинаковые, – возразил Френчи, пристроившийся у соседнего дерева и тоже смотревший в бинокль.
– Знаю, – ответил Эрл. – И именно поэтому веду наблюдение сам.
Френчи промолчал. Что тут скажешь? Гора, поросшая кустами, представляла собой зрелище унылое и однообразное. Дремучая растительность одинаковой плотности и окраски…
– Черт побери, откуда вы все это знаете? – наконец обиженно пробормотал он.
Эрл не ответил. Он был слишком занят.
– Может быть, он вообще не придет. Доберется до следующей горы и перевалит через нее ночью. Он тоже видел заставы. Может быть, у него было время унести ноги.
– И что, по-твоему, он делает сейчас?
– Ну, не знаю… Пробирается в Гавану.
– До Гаваны четыреста миль.
– Возвращается в Сантьяго.
– Там на каждом шагу солдаты, а местные жители выдадут его через минуту.
– Он может спрятаться в какой-нибудь пещере.
– Этот мальчишка? С его амбициями и самомнением? Какая-то паршивая пещера ниже его достоинства.
– Тогда что его держит здесь?
– Корабль.
– Но мы не уверены, что корабль существует.
– Нет, – ответил Эрл, – это ты не уверен, что корабль существует.
Френчи немного помедлил, затем повернулся и посмотрел на темно-синие воды бухты. С этой высоты море было видно до самого горизонта. Вдали рыскало аляповато раскрашенное деревянное суденышко с грязными парусами; на узкой палубе суетилась команда негров, дружно тянувшая рыбачью сеть.
– Ох… – сказал Френчи. – Я его не заметил.
– Ни у одной рыболовецкой шхуны нет такой глубокой осадки, и к тому же ни одно судно не станет подходить к берегу в месте, где велик риск несчастного случая. Нет, это их четырехчасовой автобус.
Сапог был американский. Спешнев видел такие в самом конце войны, еще до своего повторного ареста, в том странном мае сорок пятого, когда американцы и русские свободно общались, пили водку на развалинах Третьего рейха и верили, что создали новый мир, который будет существовать вечно.
Американцы шили хорошие сапоги. В отличие от русского сапога, представлявшего собой мешок из невыделанной кожи, грубо приметанной к подошве приблизительного размера, американский был построен точно по контуру стопы, крепко шнуровался, никогда не скользил, не тер ногу, а если терялся, то его можно было заменить через несколько минут. Но бедный советский солдат, потерявший сапог, был достоин жалости: ему приходилось ходить без сапога до… в общем, до второго пришествия.
Спешневу представилась возможность изучить этот сапог до последних мелочей. Сапог стоял в пятнадцати сантиметрах от его глаз и крепко прижимался к каменистой почве. Судя по мощной лодыжке и длинной широкой стопе, этот кубинский пехотинец был крепким деревенским парнем. К счастью, он поставил ногу как раз перед лицом Спешнева. Сделай парень еще шаг, он наступил бы ему на голову, почувствовал бы человеческую плоть, вскинул «стар» и разрядил в него обойму. Если бы он стоял дальше, то мог бы увидеть, как через ветки что-то просвечивает, и совершить тот же отвратительный поступок.
А так он просто стоял на земле, и Спешнев, лежавший на своем окаменевшем подопечном, смотрел на сапог, потому что больше смотреть было некуда. Поблизости слышался звук, напоминавший свист топора, жаждавшего перерубить его тощую шею. На самом деле это было лезвие мачете, которым орудовал молодой солдат, разыскивая спрятавшихся и не подозревая, что эти люди в буквальном смысле слова лежат у его ног.
Спешнев, на которого сыпались обрубленные листья и кусочки веток, ощущал дуновение ветра, поднятого клинком.
Потом настала тишина.
Затем раздался свист, как при приближении артиллерийского снаряда, предназначенного именно тебе (Спешнев знал это, потому что попадал под разрыв дважды: сначала в Испании, а потом под Новгородом), лезвие свирепо вонзилось в землю в пяти сантиметрах от кончика его носа и слегка закачалось. Это солдат наугад ткнул мачете в ближайший куст.
Мальчишка, лежавший внизу, извивался как червяк, но железные пальцы Спешнева зажимали ему рот: нельзя было позволить этому трусу закричать и выдать их.
Клинок углубился в землю, а потом исчез.
– Ладно! – крикнул сержант. – Еще на три метра вперед. Он должен быть где-то здесь.
– Наверно, этот кусок сала перевел себя на дерьмо, – заметил тот же остряк под общий смех.
– Тогда ты бы почувствовал запах. Я думаю, он лежит где-то ниже, пустив себе пулю в жирную башку.
Солдаты двинулись дальше. Прошел час, прежде чем они исчезли из виду. Только тогда Спешнев позволил себе пошевелиться. В его распоряжении оставалось всего несколько минут. Скоро сюда поднимутся основные силы, приведут собак, и те возьмут свежий след.
