смотрела она, как толстый дворецкий помогает развешивать картины на стенах.
Но у них не было таких широких плеч, такой мощной спины и узкой талии, от которых невозможно оторвать взгляд. Муслиновая рубашка герцога намокла, как и его черные волосы. Спору нет, это она виновата, что он весь в копоти, но она не могла не заметить, что вид у него неряшливый. И это еще мягко сказано. И все же он был так хорош, что, окажись сейчас на улицах Лондона, пользовался бы большим успехом.
Она поднесла ему бренди:
— Столько хватит?
— На четверых, а то и пятерых матросов. — Он отпил из бокала несколько глотков, затем поставил его на маленький складной столик. — И часто в академии случаются пожары?
— Конечно, нет. Впрочем, и герцоги в академии тоже случаются не часто, — добавила она, не в силах удержаться.
Его губы, словно вырезанные умелым скульптором, изогнулись в уголках.
— И как одно связано с другим, позвольте спросить?
— И то, и другое непредвиденное стихийное бедствие.
— В таком случае хорошо, что вы умеете управляться с совком.
— Простите, — уныло сказала она. — Мне раньше не доводилось проводить официальную встречу герцога.
— Это заметно. — Он вздохнул и помолчал несколько мгновений. — Впрочем, мы тоже люди.
У нее участилось дыхание. Он бросил на нее страстный взгляд, должно быть, намекая, что и он не исключение. Она могла бы заметить это, если бы не была так занята тем, чтобы услужить ему.
— Ну? — сказал он, очевидно, ожидая, что она ответит ему.
— Что «ну»? — Харриет сглотнула.
— Мне показалось, вы хотите сказать что-то, чтобы унять мою душевную боль.
— У вас душевная боль? — спросила Харриет удивленно — у такого влиятельного человека? Вам небось приходится прятаться от толп поклонниц.
Он прочистил горло.
— Вот видите, и вы туда же. Никто не испытывает симпатии к человеку, облеченному такой властью, как я.
— Должно быть, вы ужасно страдаете, ваша светлость.
— Вы не представляете, как сильно, — сказал он. Он приутих, задумавшись, затем медленно поднял голову. Харриет заподозрила неладное, похоже, он что-то замышлял. Тихо, словно пришествие ночи, он подошел к ней, протянул руку и вытер пальцем сажу с ее груди. Она не смела вздохнуть. Демон. Стоит ей вздрогнуть, и его прикосновение станет непристойным.
— Не оттереть, — сказал он, явно забавляясь. — Я не прачка, но рискну предположить, что платье придется выкинуть. Полагаю, денег на новое у вас нет. Скажете моей кузине, Шарлотте, чтобы вам сшили новое и записали на мой счет.
Не оттереть.
Это прикосновение его пальцев ей уже никогда не оттереть.
Хорошо, что в руках у нее не оказалось медного совка.
— Мне конец, — прошептала она. — Если бы я умела плакать, из меня бы лились фонтаны. Только все без толку. Все прахом: чайная церемония, платье, перчатки…
— Что вы там бормочете? Если вам нужно мое сочувствие, то потрудитесь говорить так, чтобы вас можно было услышать.
— Это вы во всем виноваты, — сказала она громко, решив, что если он станет, пусть косвенно, причиной ее увольнения, то пусть хотя бы будет за что.
Он положил ладонь на аккуратно повязанный шейный платок, который, как поняла Харриет, приглядевшись внимательнее, вовсе не от природы был такого грязно-серого цвета.
— Вообще то это вы привели меня в этот дымящийся ад.
Забавно, но ей показалось, что там ему будет самое место.
— Ах, ваша светлость, вы, конечно же, правы. Это все моя вина: и огонь, и дым, и…
— Огонь разожгли до того, как мы вошли в комнату, — заметил он между делом. — Если кто и виноват, так это тот идиот, который забил камин газетами.
Гром и молния. Дождь барабанил по крыше. Некоторым силам природы бесполезно сопротивляться.
Харриет своими грязными уже перчатками стерла пепел с каминной полки. Что ж, если не считать ее платья, то кругом полный порядок. Герцог оставил шторы открытыми, и комнату осветила очередная вспышка молнии. Огонь, похоже, не тронул ни шелковые китайские обои, ни дорогие кресла, ни напольные часы времен королевы Анны.
Герцог, прикрыв глаза, прислонился к спинке красного дивана. Если не принимать во внимание резкий запах гари и пятна сажи на ее поясе и груди, ничто не выдавало недавнего пожара. Ничто не вызвало подозрений и у Шарлотты Боскасл, леди Примроуз Паулис и леди Далримпл, которые минутой позже привели в комнату племянницу герцога.
Глава 4
Я трепещу твоих лобзаний,
Но ты не бойся. Знай:
Я сам приму весь груз страданий,
Ты ж налегке ступай.
Гриффин с трудом мог припомнить, когда ему хотелось смеяться. Уж точно не в последние четырнадцать месяцев, что прошли со смерти брата.
Не было ему весело и во время долгой поездки в Лондон в сопровождении назойливой тетушки и болезненной племянницы, опекунство над которой он унаследовал вместе с титулом. Такого наследства он совсем не желал. Предполагалось, что в академии дочку его брата излечат от тоски и познакомят с полным ярких красок миром. И в ее же интересах он надеялся, что это чудо свершится.
Также предполагалось, что он найдет себе здесь жену. Воистину чудом будет, если момент этот как можно быстрее окажется в прошлом. До смерти Лайама Гриффин вел замечательную жизнь. Он, как и подобает отпрыску дворянского рода, отслужил в кавалерии и по возвращении домой, в фамильный замок, намеревался посвятить себя любимому занятию — ничегонеделанию. Лайам должен был унаследовать герцогский титул, и Гриффина это абсолютно устраивало.
Гриф вовсе не хотел становиться пэром и брать на себя все те обязательства, которые возлагали на человека титул и должность. Вот брат его, тот, напротив, с радостью исполнял обязанности лорда, возложенные на него: день и ночь разъезжал по владениям, чтобы подданные, зависящие от щедрости своих господ не одно столетие, были уверены в завтрашнем дне.
Мечтам юноши не суждено было сбыться. Заботы, лежащие на плечах герцога Гленморгана, заставляли оставить пороки молодости и остепениться.
Он противился этому, как мог.
После смерти отца посредники от имени Лайама заключили неофициальный брачный договор с одной из лондонских леди. Во время семейного отдыха в Италии Лайам встретился с ней. О ее красоте, как и о ее состоянии, ходили легенды. И все же по возвращении домой Лайам игнорировал поток писем от представителей ее семьи, которые настаивали на том, чтобы молодой герцог объявил о своих намерениях.
Гриффин думал, что все это игра. Лайам всегда жил, словно тасовал колоду карт. Почему они должны
