были остепениться? Почему он должен был верить слухам деревенских олухов о том, что сердцем Лайама завладела другая женщина?
Ответ пришел ранним апрельским утром своими ногами, когда на разводном мосту стража обнаружила девочку лет семи с черными волосами и ярко-синими, почти фиолетовыми глазами. Все, что удалось узнать от нее, это ее имя — Эдлин — и еще то, что мать отправила ее жить к отцу, который был герцогом. Более ничего о себе она сказать не могла либо не желала.
Отец и дочь возненавидели друг друга с первой минуты. Эдлин тосковала по своей матери с неистовостью, не свойственной такому юному существу. Она билась в истерике и отказывалась есть. Она даже грозилась спрыгнуть с башни. Она до кости прокусила палец приставленной к ней няне.
Одно ее присутствие отравляло жизнь тем, кто заботился о ней. Ее молодая тетя, Равенна, и две двоюродные бабушки, которые управляли замком, бросили убеждать себя, что тоска девочки пройдет.
В день, когда ей исполнилось тринадцать, она сбежала из замка и с тех пор сбегала дважды в год. Свои лучшие платья она раздавала цыганкам, а сама носила черный креп в знак нескончаемого траура. Она отращивала волосы до талии только затем, чтобы остричь их до макушки однажды на Рождество. Она сидела за обеденным столом точно злая фея.
Ее отец запретил ей произносить хоть слово о матери, которая бросила ее.
И по причинам, которых Гриффин никогда не мог понять, он стал ее героем. Она никогда не делилась с ним секретами, и хотя бы за это он был ей благодарен. Но именно к нему она бежала, когда расстраивалась, именно Гриф таскал ее на плечах, именно он позволял Эдлин качаться на чугунной люстре, откуда она каждый раз прыгала ему на руки.
Не то чтобы он считал себя вправе усмирять семейные раздоры. Просто он единственный не поддавался на ее гнев.
— Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, — кричала она как-то утром в своем обычном исступлении на отца, когда тот вошел в обеденный зал. — Я так тебя ненавижу, что готова сжечь в кислоте свои кости, чтобы сделать из них яд, от которого ты подохнешь.
Гриффин взял с блюда, стоявшего на столе, яблоко.
— Ха, я тоже его ненавижу, — сказал он, как ни в чем не бывало. — Что этот мошенник натворил, чтобы расстроить нашу несравненную Эдлин в такое прекрасное утро?
Лайам развалился на скамье подле разожженного камина.
— Несравненную? — презрительно фыркнул он. — Да вам обоим прямая дорога в сумасшедший дом.
Эдлин вспыхнула, как всегда, вскочила с места и выбежала из зала, хлопнув дверью с такой силой, что мечи, висевшие над камином, сорвались с крепежей и упали на пол с неприятным стальным звоном, эхо от которого прокатилось, казалось, по всему замку. Лайам подпрыгнул на скамье. Гриффин же расхохотался, точно сумасшедший, которым только что назвал его брат. Он никогда не думал, что Лайам не бессмертен. В замке Гленморган никто еще не умирал. Но проклятие несчастной девочки не могло стать причиной его кончины.
Лайам опустился на колени рядом с упавшими мечами.
— Если бы я не знал ее, то решил бы, что она сделала это нарочно.
— А может, она и сделала это нарочно, — сказала тетушка Глиннис, внимательно разглядывая паука, который свисал с потолка прямо над ее фортепиано.
— Она определенно унаследовала валлийский талант к странностям, — сказала тетушка Примроуз с заботой в голосе. У ее ног лежали три гончие.
Лайам с досадой посмотрел на нее:
— Так в одно прекрасное утро она обезглавит меня за то, что я не исполняю ее безумные требования.
Гриффин недобро усмехнулся:
— Ты лучше ходи в шлеме, а то герцогом стану я, и тогда всем точно не поздоровится.
— Забирай титул себе, — сказал Лайам, опуская один из мечей плашмя на плечо Гриффина. — Нарекаю тебя Порочнейшим из всех герцогов. Я лучше на лошадях въеду во врата ада, чем буду терпеть в своем замке девчонку, которая может… да ну ее к черту, в самом деле. В следующий раз, когда она сбежит, я просто не стану ее искать.
Обе тетушки ахнули одновременно, отчего паук, испугавшись, припустил вверх по своей нити и скрылся в трещине на потолке.
— Ах, не говори так, Лайам, — прошептала тетушка Глиннис. — Этот паук вплетет твои слова в дьявольскую паутину, и желание твое сбудется.
Гриффин недоверчиво приподнял бровь:
— В таком случае я хочу жениться на ирландской принцессе, которая каждую ночь будет смешить меня…
— Бесчувственные чурбаны, — сказала тетушка Примроуз. — Неужели вы не понимаете, что бедная девочка тоскует по своей матери, как ни один другой ребенок, что неудивительно, учитывая, что ее папаша — наглый молодой бездельник, который даже не умеет вести себя в присутствии старших?
Гриффин и Лайам повскакивали на ноги, и давай раскланиваться направо и налево: одной тетушке, другой, друг другу, собакам, и так до тех пор, пока тетя Глиннис, не выдержав, взяла пару яблок, да и запустила в них.
В течение нескольких месяцев, последовавших за этим событием, Лайам строил планы, в которые входила поездка в Лондон и поиск невесты, девушки достаточно смелой, чтобы стать его женой. Они с Эдлин, как и прежде, бранились, стоило им провести в обществе друг друга больше нескольких минут. Гриффин, их две тетушки и двойняшки Равенна и Рис вынуждены были, так или иначе, участвовать в баталиях на этом театре военных действий.
Найдется ли в Лондоне девушка достаточно сильная, чтобы объединить разрозненную семью?
Вскоре Эдлин стала тише мыши. Никто не понимал, зачем она согласилась ехать в Лондон с Лайамом. Неужели, наконец, повзрослела? Она ничего не возразила тетушке Примроуз, которая объяснила ей, что в школе она будет жить среди других девочек своего возраста и уже не сможет якшаться с цыганами из соседнего табора. Еще за неделю до поездки Эдлин собрала чемодан и упросила стражу подкармливать воронов, которые гнездились на парапетах.
Гриффин предложил старшему брату в последний раз перед отъездом посоревноваться, кто первый доскачет до леса по дамбе, ограждающей замок от реки. Лайам всегда принимал вызов. А Гриффин никогда не проигрывал.
Не проходило и дня с тех пор, чтобы Гриффин не вспоминал, как Лайам привстал на стременах и ветер трепал его волосы, отчего брат напоминал ежа.
— Давай! — крикнул Лайам.
Гриф направил лошадь вниз.
— Я поеду первым.
— Нет, не пойдет, — возразил Лайам.
Братья смотрели с высоты на реку, любуясь красотами долины Гленморган. Молодые язычники, воины в душе, они развлечениям Лондона предпочитали дикие красоты родных земель.
Гриф посмотрел на небо. Становилось пасмурно. Скоро древние камни стен замка будут неразличимы на фоне туч. Усиливавшийся ветер предвещал грозу.
— Давай лучше завтра, — крикнул он Лайаму.
— Уже сдаешься? Я поскакал, — сказал Лайам, поворачивая лошадь. Последний луч солнца осветил его улыбку и очертил контур его фигуры, после чего он пришпорил лошадь.
Ворон подлетел к башне замка. Гриффин костями чувствовал, как стучат подковы лошади Лайама. Вдруг лошадь заржала, и раздался звук падения.
Кобыла брата никогда раньше не сбрасывала седока, не отказывалась прыгать через препятствие. Впрочем, что могло случиться с Лайамом от падения с лошади?
— Герцог! Еще не поздно отказаться от гонки и признать свое поражение, я никому не скажу, что ты выставил себя на посмешище, — крикнул Гриф, потом подождал немного и слез с лошади. Он прошел вперед и увидел брата, лежавшего в реке. Подойдя к нему по щиколотку в воде, он все еще думал, что
