действия в горах, а сам он возглавляет экспедицию на побережье; и, наконец, он ведет переговоры, прибегает к интригам и ухищрениям, чтобы выиграть время и преодолеть эти тяжелейшие условия. Никогда больше он не был столь воодушевлен».
Злейшим врагом Сан-Мартина оказалась малярия: всего за один день умерли свыше ста человек, около 2500 человек, включая его самого, были больны. И все же благодаря набору новых рекрутов он смог увеличить численность своей армии с 4900 до 6700 человек — немногим не достигнув численности семитысячного гарнизона роялистов в Лиме. Особенно хорош был пропагандистский ход Сан-Мартина, когда он предложил пропустить обозы с продовольствием в Лиму, дабы облегчить страдания населения и накормить больных солдат, «ибо солдаты являются моими врагами только на поле боя». Население сельских районов тоже начало склоняться на его сторону.
Приезд Китти Кокрейн с детьми на борту британского корабля «Андромаха» в январе 1821 года дал Кокрейну столь необходимую разрядку, смягчив на время его раздражение «трусливой политикой» Сан- Мартина. В двадцать пять лет Китти утвердилась наконец как сильная личность и полноправная жена. Она пережила все трудности «тайного» брака и унижений, когда ее муж находился в тюрьме; в Чили ее едва не убил человек, ворвавшийся с ножом в руке в их загородный дом в Кильете; его осудили на смерть, но Китти упросила заменить смертный приговор на высылку из страны. Отправившись к Сан-Мартину в Мендосу, она пересекла Анды, переночевав на шкуре дохлого вола на перевале Пуэнте-дель-Инка. На обратном пути на нее напал какой-то отбившийся от подразделения испанский солдат и уже почти столкнул в пропасть, но ее спасли чилийские спутники.
И теперь, прибыв к мужу под Кальяо, Китти уговорила его разрешить свободный выезд в Европу жене смещенного вице-короля донье Анхеле Песуэле. Донья Анхела встретилась с Кокрейном и заявила, что она увидела в нем «вполне разумное, воспитанное существо, а не жестокое животное, каковым ее приучили считать его». Миллер описывал эффект, который жизнерадостная и энергичная леди Кокрейн произвела на солдат в Уачо: «Неожиданное появление молодой красавицы на горячем коне, которым она управляла с умением и элегантностью, наэлектризовало мужчин, которые никогда прежде не видели английской леди. „Que hermosa! Que graciosa! Que linda! Que guapa! Que airosa! Es un angel del cielo!“ — раздавались восклицания от одного конца строя до другого… Ее сиятельство обратила сверкающий взор к строю и грациозно поклонилась. Восхищению солдат не было удержу — громогласным „Vivas!“ они приветствовали ее. Леди Кокрейн улыбнулась в знак признательности и пустила коня в галоп с грацией сказочной феи».
Однажды во время поездки по стране Китти узнала, что группа испанских солдат сговорилась захватить ее с маленькой дочерью в заложники. Ее маленький кортеж пустился в бегство. Спасаясь от преследователей, ей пришлось карабкаться на четвереньках через пропасть по примитивному канатному мосту, который опасно раскачивался, грозя в любой момент оборваться и рухнуть в пропасть. В другой раз она была на борту «О’Хиггинса», когда ее муж атаковал испанский корабль, пытавшийся бежать из Кальяо. Она бесстрашно поднесла фитиль к запалу пушки и упала в обморок только при грохоте выстрела.
Повсюду события начали принимать желанный оборот, приближая Сан-Мартина к цели. В Испании за год до этого — в марте 1820 года — Фердинанд был вынужден уступить давлению армии и восстановить либеральную конституцию 1812 года, а это, в свою очередь, постепенно стало ощущаться и в колониях. В конце мая 1821 года действующий вице-король Ла Серна подписал перемирие с Сан-Мартином. Они встретились, и после Дружеского объяснения Сан-Мартин добился наконец признания независимости Перу.
«Я считаю этот день одним из счастливейших в моей жизни. Я пришел в Перу с берегов Ла-Платы не для того, чтобы пролить кровь, а для того, чтобы воцарился мир и соблюдались права, которые родина предоставила сама, когда была провозглашена Конституция 1812 года, которую Ваше Превосходительство и ваши генералы защищали. Либералы всего мира — братья, где бы они ни находились… И пусть вице-король назначит регентство, которое будет управлять независимый Перу, пока в Испании не договорятся о принце королевского дома, достойном трона нового государства».
Это было даже больше того, чего ожидали испанцы, готовые к капитуляции. Они поддержали эту идею, хотя она была неоднократно отвергнута Мадридом. Но Сан-Мартин с тех пор окончательно прослыл монархистом, в особенности среди последователей Боливара. Это было несправедливое обвинение, ранившее человека, который на протяжении последнего десятилетия сражался с испанской короной, — ведь его взгляды на социальные и политические реформы практически совпадали со взглядами Боливара. Почти наверняка причиной для такого соглашения было то, что ряды его войск сильно поредели из-за болезней, а сам он был слаб и измотан, потому опасался, что его осада не увенчается успехом. Таким образом, он стремился к компромиссу — установлению конституционной монархии, — чтобы сделать капитуляцию более приемлемой для испанцев. Позднее Сан-Мартин, опровергая обвинения, будто он продался монархии, оправдывался и писал, как он часто делал, о себе в третьем лице: «Генерал Сан-Мартин, хорошо знавший политику мадридского двора, был убежден, что кабинет никогда не утвердит подобный договор. Основной его целью было скомпрометировать испанских военачальников — признав независимость, они на деле оказывались скомпрометированными, и у них не оставалось иного выбора, как связать свою судьбу с делом (латино) американской независимости».
В июне 1821 года капитан Бэзил Холл из эскадры королевского военно-морского флота, базировавшейся у берегов Южной Америки, доставил Сан-Мартину письмо от его жены. Он оставил нам следующее описание генерала:
«На первый взгляд в его внешности не было ничего особенного, бросающегося в глаза; но когда он поднимался и начинал говорить, его превосходство над окружающими становилось очевидным. Он принял меня на палубе очень просто, без излишних церемоний. На нем была фуражка на меху и свободная куртка. Он сидел у стола, сооруженного из нескольких толстых досок, уложенных на пустые бочки. Красивый, высокий, хорошо сложенный (статный) мужчина, у него большой орлиный нос, густые черные волосы и длинные черные бакенбарды, идущие от одного уха до другого и соединяющиеся под подбородком, большие проницательные глаза цвета эбенового дерева и типично военная внешность. Человек он в высшей степени обходительный и простой в обращении, не затронутый манерностью, чрезвычайно сердечный и непритязательный. Он обладает природной добротой; короче, я никогда не встречал человека, чье обаяние было бы столь неотразимым. В беседе на серьезные темы он не любил вдаваться в излишние подробности, внимательно выслушивал собеседника и отвечал ясным хорошим языком, проявляя большие познания и приводя вызывавшие восхищение аргументы, целью которых было заставить собеседников почувствовать, что они поняты».
Холл описывает мумию, доставшуюся Сан-Мартину в качестве трофея:
«Это была фигура сидящего человека, его колени подтянуты почти до подбородка, локти прижаты к бокам, а ладони — к щекам. Полуоткрытый рот показывал два ряда прекрасных зубов. Тело, хотя и высохшее до крайней степени, сохраняло все внешние черты человеческого существа, кожа оставалась повсюду, за исключением плеч. На лице сохранилось пронзительное выражение агонии. Предание гласит, что во времена завоевания многие инки и их семьи подвергались таким жестоким преследованиям, что они предпочитали быть сожженными заживо, чем подчиниться судьбе, уготованной им испанцами».
Сан-Мартин говорил Холлу, что его главным оружием было общественное мнение: «Испанцы, неспособные управлять им, запрещали его проявления, и вот теперь они ощутили на себе силу его воздействия и его важность». Он продолжал:
«Люди спрашивают меня, почему я не предпринимаю немедленного штурма Лимы. Я мог это сделать, и я сделал бы это, если бы это соответствовало моим планам. Но это не так. Я не искал военной славы и не жаждал титула завоевателя Перу: я всего лишь хотел освободить страну от испанского гнета. Что хорошего ждало бы меня в Лиме, если ее жители будут ко мне враждебно настроены? Как я мог бы дальше продвигать дело независимости, если бы силой оружия захватил Лиму или даже всю страну? У меня совсем другие убеждения. И я хочу, чтобы весь народ думал так же, как я, а не делать один шаг вперед в расчете на общественное мнение. Поскольку столица готова сейчас проявить свои чувства, я дам ей возможность
