удар настиг наместника вскоре после его восьмидесятилетия. Один из шпионов, следивший за конспиративной деятельностью Миранды, доложил в Мадриде, что среди заговорщиков был Бернардо Рикельме — незаконнорожденный сын О’Хиггинса.
Бернардо вернулся обратно в Испанию летом 1799 года. Его попечитель Николас де Ла Крус, ставший одним из самых богатых купцов Кадиса, поселил его в комнате прислуги и дал неоплачиваемую должность клерка. Такую же должность пятьдесят лет назад в этом же городе получил его отец.
Бернардо мечтал о карьере военно-морского офицера, но его кандидатура была отклонена, так как он был внебрачным ребенком. «Моя кровь закипает от зависти, когда я вижу, как много молодых людей отправляется воевать. Это принесет им либо почетную должность на службе своей стране, либо славную смерть». Он жаловался отцу: «Все мои соотечественники получают письма от своих родителей. Когда я вижу это, меня охватывает ревность, ведь я, бедный, не получил ни одного письма». Однако каменное сердце его отца в Лиме его слова не тронули. Бернардо решил положить конец своему нищенскому существованию и при первой же возможности вернуться в Южную Америку. Но британцы блокировали Кадис. Наконец он сел на торговое судно, шедшее в составе конвоя. О том, что произошло в дальнейшем, Бернардо подробно рассказал в письме отцу:
«В семь часов утра, когда я крепко спал, меня разбудили и сказали, что на горизонте появились паруса. Я даже не успел одеться, как прогремел пушечный залп. Снаряд пролетел над главной мачтой, но не причинил ей особого вреда. Мы поняли, что это английский корабль, и прибавили ходу. Но это нам не помогло. Меньше чем через десять минут английский фрегат и два корабля с семьюдесятью четырьмя орудиями на борту устремились прямо на нас. Нам угрожала большая опасность. Наш корабль попытался уклониться от огня, который они открыли с фрегата и двух кораблей. Мы приготовились лечь в дрейф, чтобы окончательно выяснить, чьи корабли напали на нас — английские или испанские. Сорокашестиорудийный фрегат затем подошел к нам с наветренной стороны, а два семидесятичетырехорудийных корабля — с правого борта. Они находились от нас на расстоянии выстрела из ружья. В темноте мы не могли увидеть, какой флаг на кораблях, и не могли показать свой флаг. С фрегата нас окликнули по-английски. Я взял рупор и ответил им. Они предложили нам сдаться. Говорили, что в противном случае потопят нас, ну, и всякое такое. Пока длились переговоры, они время от времени стреляли по нашему кораблю. Никто из наших моряков не вышел на шканцы. Все прятались внизу. Капитан и я были единственными членами экипажа, вступившими в переговоры.
Когда англичане были уже готовы пойти на абордаж, мы сдались. Английский адмирал прислал вооруженную шлюпку, чтобы перевести имущество нашего корабля и пленных моряков на английские корабли. Меня остановили по его сигналу и приказали использовать в качестве переводчика. На рассвете следующего дня упомянутые корабли и английский фрегат подошли на расстояние мушкетного выстрела к испанским фрегатам „Кармен“ и „Флорентина“ и открыли по ним огонь. После ожесточенного боя англичане захватили испанские корабли (и последний корабль их конвоя)… Через несколько дней пути они привели нас в Гибралтар. У меня отобрали все, что я имел. Я не могу описать, через что мне пришлось пройти. Три дня у меня во рту не было даже крошки. Целую неделю я вынужден был спать на голом полу. И все это потому, что у меня не было ни одного реала. После отплытия из Лондона я не получил даже фартинга.
Из Гибралтара я пешком отправился в Альхесирас. От голода, жары и истощения едва держался на ногах. Мне повезло: я встретил капитана Томаса О'Хиггинса (дальнего родственника), который также был захвачен в плен. Он был пассажиром на фрегате „Флорентина“. Он тоже нуждался в деньгах, но все же дал мне песо. Затем я сел на корабль, отплывающий в Кадис, пообещав заплатить за поездку по прибытии. Это было лучшее, что я мог сделать. На следующий день после отплытия нас опять нагнали англичане. Их военный корабль на полном ходу ринулся на нас, но мы оказались быстрее и удачливее. Мы нашли убежище возле замка Сан-Педро. Под покровом ночи мы снялись с якоря и проскользнули в бухту Кадиса. Так еще раз я попал в дом дона Николаса де Ла Круса, которого мне очень не хотелось беспокоить».
Прошло несколько месяцев, и Бернардо опять написал своему отцу, который ему так и не ответил:
«Мое сердце разрывается, я чувствую себя пленником в этой унылой Европе. У меня нет средств, чтобы уехать, и нет друга, который мог бы помочь мне. Все это время я прожил в Испании. У меня в кармане ни разу не завалялось ни одного реала. Но в конце концов я буду удовлетворен сознанием того, что никого не побеспокоил и мирился со всеми мыслимыми неудобствами. В последнее время я не выходил из своей комнаты даже за самым необходимым…»
Летом Кадис охватила эпидемия желтой лихорадки. Бернардо серьезно заболел. Де Ла Крус уже договорился со священником о причащении и соборовании умирающего юноши и купил ему гроб. Но Бернардо все-таки выжил. Он лечился хинином и к декабрю поправился, хотя был еще очень слаб.
«Я все еще живу в доме дона Николаса, в условиях, которые не могут не погубить человека, заставляя его чувствовать себя несчастным. У меня нет никого, к кому я мог бы обратиться за помощью или советом. Уже сама мысль о том, что я должен жить в этом доме, убивает меня. За два года моей жизни здесь мы не обмолвились с хозяином ни одним словом, я ни разу не облегчил свою душу и не попросил у него ни одного реала, даже когда уезжал в Буэнос-Айрес, а сам он мне никогда не предлагал…
Меня заставляют сидеть в своей комнате, как будто я недостоин находиться в чьем-либо обществе. С разрешения хозяина я продал свое пианино, которое, к счастью, осталось в Европе после моего отплытия. На вырученные деньги я оплатил долги, которые образовались за время моей болезни. Остаток в сто песо я передал дону Николасу, который захотел покрыть ими свои прошлые расходы. Так он лишил меня даже этих нескольких монет, и я зимой должен был ходить без пальто. Недостаток средств заставил меня прервать обучение во избежание публичного осмеяния».
Но, даже будучи лучше одет, Бернардо не производил благоприятного впечатления. Маленький, с впалой грудью, исхудавший после болезни юноша явно недоедал. У него были вьющиеся каштановые волосы и голубые глаза, как у матери. Взгляд из-под густых бровей напоминал о решительности его отца. Щеки Бернардо украшали длинные густые бачки. Он был дружелюбен, открыт, даже несколько наивен, но в то же время очень умен. Он очень хотел избавиться от домашнего ареста и ужасного дона Николаса. Но самое ужасное в его жизни еще не произошло…
В начале 1801 года де Ла Крус сообщил Бернардо, что он должен покинуть его дом. Бернардо могли лишить наследства. Отец обвинил его в неблагодарности и осудил за неудачное начало жизненного пути. Однако Амбросио О’Хиггинс не сказал сыну, что знает о его участии в заговоре по свержению власти Испанской империи. Насмерть перепуганный юноша написал отцу еще одно отчаянное письмо:
«Я сам себе и брадобрей, и парикмахер. Я сам шью и чиню. За прошедший год я не потратил ни одного фартинга, и не потому, что у меня нет друзей, готовых одолжить мне денег. Здесь много ирландских семей, которые предлагают мне помощь. Но я не хочу давать поводов слухам о том, что веду себя недостойно. Я знаю, что даже самая незначительная небрежность с моей стороны немедленно будет передана Вашему Превосходительству. Я очень страдаю от этого. Я мучаюсь, находясь в этом доме, где меня презирают и относятся ко мне как к ничтожному рабу, который носит один и тот же костюм уже четыре года подряд…
Ваше Превосходительство должно понять, что у меня достаточно причин покинуть эту страну, хотя бы ради сохранения репутации Вашего Превосходительства. Здесь ничего нельзя сохранить в тайне, хотя я не проронил ни слова и не доверил своих секретов ни одной живой душе, кроме своего отца. Однако даже самые близкие друзья иногда предают нас. Но хватит об этом. Я надеюсь на то, что (это письмо) дойдет до Вас вовремя и заставит Ваше Превосходительство изменить мнение о моем поведении. Я всегда был скромен, уважителен и благодарен Вам за те блага, что получил из Ваших рук. Все это относится и к тем, кто убедил Вас в обратном».
