– В чем дело? У тебя месячные, что ли?
– Нет, просто… Тут не надо.
– Почему это вдруг?
– Тут, в этой постели, не надо.
– А что тут такого?
– Мама услышит.
– Она тебе вовсе не мама.
– Ну, ты же понимаешь, о чем я!
– Она что, думает, ты все еще девственница, так, что ли?
– Не говори глупости!
– Это ты говоришь глупости!
– Ох, Шейн…
– Ну?
– Давай не будем ссориться, а?
Шейн медленно выдохнул.
– Ладно. О'кей. Извини. Просто я…
– Я понимаю.
Немного погодя он повернулся и лег на спину, и она помогла ему утешиться собственной ладошкой.
Утром Ева Брэнском осведомилась, как они спали, провела их в аккуратную кухоньку, где уже был накрыт завтрак на двоих, накормила корнфлексом и вареными яйцами, по два каждому, и огромным количеством тостов, причем один кусочек – для Эйнджел – порезала тонкой соломкой.
– Солдатики, помнишь?
– Конечно.
– Ну, ешь. Тостов ешьте сколько хотите. Чай заварен.
– А ты сама, мам?
– Я уже поела.
Через несколько минут Шейну захотелось в туалет. И он обнаружил Еву на лестничной площадке наверху, возле телефона, с трубкой в руке. На маленьком круглом столике рядом лежал утренний выпуск «Мейл», развернутый так, что была видна его собственная фотография на второй полосе.
– Сука!
В ее глазах заплескался ужас.
– Сука проклятая!
Он ударил ее ладонью по лицу, она вскрикнула и отпрянула назад, он выхватил у нее телефонную трубку и ударил ее этой трубкой по голове, над ухом.
Ева вскрикнула и опустилась на пол.
– Шейн! Какого черта ты там делаешь?!
Эйнджел схватила его за руку, но он оттолкнул ее.
– Она заложить нас хотела! Понятно? Сукина дочь!
Ева что-то забормотала, и когда он наклонился над ней, закрыла лицо своими полными руками.
– Шейн, не надо! Ох, мама, мама…
Эйнджел присела на корточки между упавшей женщиной и Шейном, но он схватил ее за запястье и оттащил в сторону.
– Шейн, не надо! Прошу тебя, больше не надо!
Он отвел назад ногу и пнул Еву в бок.
– Шейн!
– Ладно, пошли отсюда. Сваливать надо.
– Ее нельзя так оставить…
– Сука! Чтоб ей сдохнуть!
Не прошло и пяти минут, как они выбежали из дома и помчались по улице. Шейну пришлось чуть ли не тащить Эйнджел за собой, она шаталась, но все равно бежала, с рюкзаком на плечах и с сумками в обеих руках, смахивая на бегу слезы.
42
– Что на тебя нашло? – спросил Шейн. Они стояли на обочине шоссе Нантуич – Рексем, на южном выезде из Кру.
– Ничего, – ответила Эйнджел.
– Да ну? Тогда с чего это у тебя такая рожа?
– Какая?
– Как лошадиная задница. И молчишь все время.
Эйнджел отвернулась, но он повернул ее лицом к себе.
– Ну?
– Я о маме думаю.
– Она тебе никакая не мама, чтоб ей провалиться! И никогда тебе мамой не была!
– Ты же знаешь, что я имею в виду.
– Она нас заложить хотела!
– Шейн, ты же мог ее убить!
– Так ей и надо, мать ее!
Эйнджел выплеснула на землю остатки чая из стаканчика и пошла прочь; он за ней на этот раз не последовал. Мимо них, по ту сторону живой изгороди из боярышника, пролетали машины, не так уж много. Погода явно менялась, на западе сгущались облака, температура падала.
Шейн посмотрел на Эйнджел – она стояла, опустив голову, там, где начинался луг и росла трава, волосы такие короткие, что едва шевелятся под ветром. У него что-то перевернулось внутри, захотелось пойти туда, где она стоит, обнять ее, сказать, что все будет хорошо, но вместо этого он остался стоять где стоял.
Медленно подъехал грузовик с прицепом, на котором стояли шесть новеньких автомобилей «шкода- фабия» – синие, красные и зеленые, все сверкающие. Водитель, спрыгнув на землю, уставился на Эйнджел, а она на него. Полчасика с ним прямо в кабине, и она заработает полсотни фунтов, может, даже больше. Деньги, вот что им нужно; то немногое, что у них было, уйдет очень быстро.
Эйнджел пришло в голову, что им надо ехать в Лондон – там легче затеряться, так она сказала. Но Маккернан всегда утверждал, что Лондон вечно битком набит всякими неудачниками, черными и пидорами, и Шейн полагал, что он, вероятно, прав. Всякие беженцы – афганцы или кто-то еще, африканцы, иракцы и прочие в том же роде… Уэльс, вот куда им надо двигаться. На попутных, автостопом. Там их точно никто не найдет. Он всегда хотел туда уехать.
Словно решившись на что-то, Эйнджел повернулась и пошла назад к нему, вымученно улыбаясь.
– Я проголодалась, – сказала она, подойдя. – А ты чего-нибудь хочешь?
– Нет, мне и так хорошо.
– Пойду куплю гамбургер.
– Я у тебя немного откушу.
– А говоришь, не хочешь. – Она поцеловала его в угол рта.
Мясо в булочке было серое, и его было мало, и Эйнджел намазала гамбургер кетчупом и потом еще горчицей. Когда Шейн откусил кусок, на щеку ему брызнуло красным и желтым, а когда он попытался стереть это, то лишь вымазал себе ладонь; Эйнджел засмеялась и потребовала гамбургер обратно, а Шейн притворился, что запустит им в нее, но потом все же вручил его ей, почти изящным жестом. «Все у нас будет в порядке, – подумала Эйнджел, – все образуется, и мы всегда будем вместе». Она верила в это
