– Почему ты мне об этом не рассказала?
Хелен Блэклок, с глазами, почти ничего не видящими со сна, пыталась сфокусировать взгляд на лице Элдера, возвышающегося над ней в дверном проеме. На ней была лимонно-желтая форма, в которой она работала в магазинчике возле гавани.
– Извини, я, должно быть, задремала, вернувшись с работы. Что ты сказал?
– Почему ты ничего мне не говорила?
– Что?
– Правду почему не рассказала?
Было еще относительно рано, в лучшем случае половина девятого, – поздний летний вечер, и пока что ни единого признака осени. Аббатство Уитби отчетливо выделялось на фоне моря.
Лед в стакане, куда Хелен плеснула джина с тоником, почти весь растаял; в пепельнице лежали затушенные окурки двух сигарет, на полу валялся раскрытый журнал вверх обложкой, в том месте, куда он упал, выскользнув у нее из рук.
– Я, пожалуй, еще выпью.
– Валяй.
– А ты хочешь?
– Нет. – Элдер сказал это чуть более резко, чем хотел, и сразу поправился: – Да. Да, давай. Выпью.
– Джин? Боюсь, у меня ничего другого нет.
– Джин пойдет.
Комната сейчас казалась меньше, чем он помнил по прошлому разу, но потом он понял, что невольно сравнивает ее с огромным пространством дома Брайана в Лестере.
– Лед и лимон? – спросила Хелен из кухни.
– Да, пожалуйста.
– И то и другое?
– И то и другое.
Ее рука, когда она протягивала ему стакан, чуть дрожала, а глаза выдержали его взгляд всего несколько секунд, после чего она отвела их в сторону. Она ждала, пока он сядет, потом села сама, прямо напротив, на некотором отдалении, чтобы не достать рукой, если кому-либо из них вздумается вести себя как-то не так.
– Под правдой ты имел в виду Дэйва? – спросила Хелен.
– Я не знаю, как его зовут.
– Это отец Сьюзен.
– Да.
– Дэвид Ални.
– Ты никогда о нем не упоминала.
– Никогда.
– И все думали, что это Тревор – отец Сьюзен.
Хелен кивнула, по-прежнему избегая его взгляда.
– И полиция, и я, все.
– Да.
– Но не сама Сьюзен.
– Я пыталась и от нее это скрывать.
– Но она знала.
Тут Хелен наконец посмотрела на него.
– Она нашла фотографию. Ей тогда было девять, десятый пошел. Копалась как-то в моих вещах, знаешь, как обычно дети копаются. И зачем я ее хранила, бог знает. Дэйв Ални, в этих своих брючках в обтяжечку, как в ползунках, в этаком эдвардианском костюмчике – воротник бархатный, пиджак удлиненный, сущий красавчик. – Она замолчала, чтобы прикурить сигарету. – Сьюзен спросила, кто это такой, и я ей все рассказала не подумав.
– Все?
– Да. Что он бросил меня, и ее бросил. Мы от него ни пенса не видели. Я, правда, и не просила. Я ей все это рассказала, да почему бы и нет? А потом порвала эту проклятую фотографию на мелкие кусочки прямо у нее перед глазами и выбросила в помойку.
Хелен глубоко затянулась сигаретой, задержав дым, потом медленно выпустила его.
– Господи, как же я была в него влюблена! До полного сумасшествия! – Смех ее прозвучал горько, самоуничижительно. – Мне всего шестнадцать было. Что я тогда знала, что понимала? Да ничего, даже ноги держать вместе толком не умела…
– Ты понимала вполне достаточно, чтобы сохранить ребенка; ты сама сделала выбор.
– Я очень боялась, просто в ужасе была. Насчет аборта, я имею в виду. А кроме того, родители именно этого и хотели, когда узнали. «Ты нас этим по рукам и ногам свяжешь, – заявили они мне. – Лучше избавиться и от того, и от другого». Мамочка поперлась со мной в школу, к директору, к врачу, ко всем. Она была просто неподражаема. Теперь живет в доме для престарелых, в Скарборо, в одном из этих старых огромных отелей на Норт-Клиф. Когда умер отец, у нее крыша поехала. – Несколько минут она молчала, думая о чем-то своем, потом спросила: – Извини, на чем я остановилась?
– На том, что ты решила оставить Сьюзен.
– Да. Мне еще повезло. Рожала я легко, она как будто просто выкатилась из меня. А потом, когда ей было шесть месяцев, появился Тревор – он в меня так втюрился, благослови его Господь, что готов был целовать землю, по которой я ходила. Первое время по крайней мере. Или это он от Сьюзен так балдел? Я теперь уже ни в чем не уверена. Так или эдак, но он был готов взять меня вместе с ребенком – готовая семья, больше не о чем беспокоиться. Вот я и решила: если я хочу стать нормальной и честной, то лучшего предложения мне не видать. Ну мы и поженились, в каком-то захудалом отделе записи актов гражданского состояния, без всякого шума, без гостей, только его родители и мои. И я стала нормальной и честной. В конце концов, не слишком высокая плата.
Элдер взял свой стакан. Хелен, кажется, плеснула туда более чем приличную порцию джина, что оказалось очень кстати.
– И как повела себя Сьюзен, когда ты ей все это рассказала?
– Ну как ты думаешь? Это ее совсем с панталыку сбило, бедняжку. Поначалу она все больше молчала, ни слова не говорила. Думала. Потом стала засыпать меня вопросами, все больше и больше, пока в конце концов не поняла, что я ни на один не намерена отвечать; после чего и перестала спрашивать.
– А ты не знаешь, с Тревором она об этом не говорила? Не спрашивала его?
– Нет, не думаю. Он бы сказал мне. Должен был сказать.
– Это тебя не удивляет?
Хелен сразу не ответила. Где-то начали бить часы – девять вечера.
– Теперь, если подумать, да, удивляет. Они достаточно часто ссорились, когда она стала постарше, Господь свидетель. Тревор иногда бывал чрезмерно заботлив, во все нос совал. Он вовсе не хотел надоедать, он ей только хорошего желал, однако… Это так выглядело, словно он изо всех сил старался самому себе доказать, что он хороший отец, который делает то, что требует от него родительский долг. Она, безусловно, могла ему про это проболтаться, просто вывалить на него это во время их очередной стычки, понимаешь, в запале, но нет, не думаю, что она ему хоть раз проговорилась.
– А ее настоящий отец, я имею в виду Дэйва, – она с ним хоть раз общалась?
– Нет, никогда.
– Ты уверена?
– Я бы знала об этом, не так ли?
Они прошлись по ближней стороне гавани, около западного пирса. Там болтались обычные рыбаки, несколько влюбленных пар обнимались на деревянных скамейках, пара мужчин в пальто и плоских шляпах выгуливали своих собак. Огни ресторана «Сэндсенд», сиявшие в миле от них, казались маленькими, словно
