спят, едят, охотятся за мухами и плавают вблизи берега, вытянув вверх голову с открытой пастью. Тут же рядом поселились ежи. Соседство, по правде говоря, для безобидных пресмыкающихся неприятное. Глеб однажды видел, как один еж ухитрился расправиться с целым семейством ужей. Зверек — колючий комочек — выбежал из-под куста. Поводив из стороны в сторону вытянутой мордочкой, он вдруг свернулся в серый шар и, фыркая, начал кататься по каким-то черным пятнам на песке. 'Пятна' неожиданно зашевелились — это были спящие ужи. А ежик катался и катался, прокалывая своими твердыми колючками нежное тело без защитных пресмыкающихся. Израненные, обессиленные, они замирали, становясь добычей маленького хищника. Вот оно какое соседство… Хрустнул кустик — Глеб переступил затекшей ногой — ежик мгновенно сжался, снова превратившись в тугой колючий клубок…
– Что за бродяга растет! — сетовала мать, выкидывая из комнаты то птенцов, то щенят, то ужей, то тритонов в банке. Все, что хочешь, можно было найти в углу за печкой, облюбованном Глебом для своих важных дел. Сегодня вы кинет, а завтра там снова плавают в тазу щурята, лежит груда ракушек, бьется под склянкой необыкновенно большая стрекоза.
На реке Глеб часто встречал учителя географии Якова Никандровича то с удочкой, то с ружьем, а то с книгой. И хотя мальчик за время своих странствований изучил оба берега Великой так же хорошо, как двор квасного склада, где помогал отцу наводить чистоту, всякий поход с учителем открывал ему что-то новое, замечательное…
Однажды Яков Никандрович пригласил его к себе.
В комнате у учителя оказался настоящий музей. С огромного книжного шкафа смотрели, как живые, чучела птиц; в специальном застекленном стеллаже, на белой вате, уложены самых разнообразных цветов, форм и размеров птичьи яйца. В другом месте — коллекция насекомых. В аккуратно переплетенных альбомах — гербарий.
У Глеба глаза разбежались: как Яков Никандрович во всем этом разбирается?
– Мил человек, да ведь есть специальные определители. Вот, гляди, 'Атлас птиц России'. — Учитель раскрыл перед мальчуганом большую книгу. Глеб увидел искусно нарисованных, хорошо знакомых журавля и уток, ласточку и любителя холодов — красногрудого снегиря, желтобрюхую иволгу, прозванную за мяукающее пенье лесной кошкой… Такие же определители были и по растениям, и по насекомым.
Интересно, оказывается, у всей этой живой 'мелочи' имеются точные названия.
Так началась дружба между учителем географии и сыном дворника, продолжавшаяся все годы учения Глеба.
Яков Никандрович научил его искусно фотографировать, метко стрелять, разбираться в повадках птиц и рыб, в породах деревьев, в травах — что на пользу, что во вред. Дал первые уроки терпеливой наблюдательности, выдержки. Плыли ли они на лодке, брели ли по лесу или сидели на берегу у костра учитель всегда находил повод рассказать юноше о чудесах природы. Беседы дополнились книгами, которые Глеб брал из библиотеки Якова Никандровича и глотал одну за другой.
– Яков Никандрович, а почему в книгах о путешествиях чаше пишут про заграницу? — спросил как-то Глеб, крутя роскошный том в золоченом кожаном переплете. — Вот тоже какой-то охотник Городецкий из Киева, 'В джунглях Африки'.
'В течение последних двадцати лет я совершил пять экскурсий в разные районы Сибири, Средней Азии, но ни одна не удовлетворила меня, — читал, пожимая плечами, Глеб. — Ни один из пяти материков земного шара не может дать уму натуралиста такой богатой пищи, как тропическая часть Африки…'.
– В нашей стране неисследованных мест не меньше, чем в Африке, — возразил Яков Никандрович. — Ты только глянь, — подвел он юношу к карте России. — В одну Архангельскую губернию вся Западная Европа войдет. Но Архангельск — это, так сказать, парадные двери Арктики. А что там за дверьми — толком до сего дня не знаем.
В этот вечер Глеб взял у Якова Никандровича сочинение академика Степана Крашенинникова, современника великого Ломоносова. Книга называлась 'Описание земли Камчатки'. Это было первое знакомство псковского паренька с Камчаткой, с Севером. Назавтра он уже декламировал вычитанную там легенду об острове Алаиде.
…'Сей остров от матерой земли верст на пятьдесят расстоянием'
…— 'Сей остров от матерой земли верст на пятьдесят расстоянием, фигуру имеет круглую и состоит из одной превысокой горы… На самого ее верху примечается в ясную погоду курение дыму… Рассказывают курильцы, живущие около великого Курильского озера, будто помянутая гора стояла прежде сего посреди объявленного озера; и понеже она вышиною своею у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойства удалиться и стать в уединение на море; однако в память своего на озере пребывания оставила она свое Сердце камень…, который стоит посреди Курильского озера, и имеет коническую фигуру'.
* * *
…Кончалась последняя гряда Курильских островов, слева по борту остался легендарный пик — Алаид. Шли к Первому проливу — воротам восточной Камчатки. Охотское море дымилось холодом: врезавшись кривым клинком в океан, Курилы отсекли от него теплые струи Куросио.
На десятый день после выхода из Владивостока замаячили камчатские сопки. Их ледовые вершины багряно сияли в лучах раннего солнца, охраняя подступы к тишайшей Авачинской бухте, на берегах которой Петропавловск.
ГЛАВА 2. ГОРОД 'ТРЕХ БРАТЬЕВ'
– ГЛЕБ, приготовиться к встрече с Тремя Братьями! — вечно улыбающийся Серафим Вахомский, приложив к глазам ладони трубочкой, искал с помощью этого своеобразного 'бинокля' что-то у входа в бухту. — Вот они!
Глеб, разглядывавший возвышающуюся справа на обрыве белую башню маяка, оглянулся. Вблизи берега из воды выступали три высокие остроконечные скалы. Они разнились только размерами — настоящие каменные братья. Далеко в глубине бухты, на заснеженном, круто поднимающемся в сопки
