там, в раскинувшемся перед нами городе, они были и начальниками, и подчиненными, и рабочими, и артистами, каждый со своими привычками, своим миром… Здесь мы все были равны, были рыбаками. Людьми доброжелательными, готовыми поделиться и крючком, и даже блесенкой. Все мы равны перед морозом и ветром, солнцем, льдом и капризной рыбой.
Через несколько зим у нас появились свои заветные места, где нас узнавали, особенно Лиду и Чиньку. Их, пожалуй, отличали больше. Ну, Лиду ясно почему… Женщина на зимней рыбалке — редкость. А тут еще такая странность — рыбу она выдергивает из-подо льда гораздо чаще, чем иной самый удачливый рыбак- мужчина. Смеются:
— Чем вы там ее прикармливаете?
А сами бегают то один, то другой взглянуть на блесенку…
Чинька же скоро стал авторитетом бесспорным! Во-первых, он был здесь единственным псом, который выдерживал стужу наравне с рыбаками и не убегал домой. Во-вторых, приходил добровольно — для него мы прихватывали дощечку, чтобы лапы не отморозил. И последнее — он никому не мешал, ни на кого не лаял, а к рыбе был совершенно равнодушен.
Вот как-то пошли мы на рыбалку. Просверлили лунки, опустили блесны, сидим рыбачим. У меня ловится корюшка, а у Лиды — ничего. Попалась махонькая наважка, по меткому рыбацкому прозвищу «самурай», которое ей подходит как нельзя кстати. Наважка эта если привяжется, то будет теребить, царапать, дергать блесну, действуя на рыбацкие нервы. Кажется, что подошла стая рыб и все они непременно хотят пойматься именно на твою удочку. Только успеваешь удочку вытаскивать. На крючке пусто, конечно. А «самурай» продолжает клевать, как порядочная рыба. И так продолжается до тех пор, пока рыбак, изловчившись, не вытащит на лед светло-коричневатую рыбешку в две спички — ни тебе жарехи, ни тебе ухи!
Я снова вытянул несколько корюшек подряд, а Лида — опять «самурая». Надоело ей это, и она давай жаловаться:
— Ты мне не те блесны привязал!
Я подозвал Чиньку и дал ему маленькую корюшку:
— Отнеси Лиде в подарок, пусть понюхает, как пахнет настоящая рыба!
Он осторояшо взял двумя зубами трепещущую корюшку за хвост, отнес и положил у ног Лиды. От подобного «оскорбления» она закричала:
— Чинька! Забирай эту паршивую рыбешку назад!
Чинька, уловив игровой тон, безропотно ухватил рыбу и прибежал ко мне. Он аккуратно опустил ее и посматривал на меня, добросовестно выполнив свой долг.
Лида снова поймала «самурая» и рассердилась не на шутку.
— Стая подошла, — обнадежил я ее, хотя всяк рыбак знает, что «самураи» стаями не ходят.
— Чинька, — позвал я, — возьми рыбу и передай Лиде, пусть не расстраивается.
Он весело исполнил поручение.
— Чинька, паршивец такой, забирай сейчас же свою рыбу!.. Не смей больше приносить ее ко мне! — осерчала Лида и затопала ногами.
Рыбаки вокруг заулыбались. Чинька нехотя защемил на зуб корюшку и засеменил куда-то в сторону. Но как будто передумал. И как ни в чем не бывало пришел, сел на доску от старого ящика.
Я заподозрил неладное:
— Чинька, — говорю, — ты куда дел корюшку? — Он воровато отвел глаза и сделал вид, что не слышит. — Где рыба?! — строже спросил я.
Он сидел на своей дощечке отвернувшись, будто и не слыхал.
— Ты слопал ее, негодник?! Я тут один на нас троих ловлю рыбу, а вы ее глотаете живьем!.. Ты же сырую рыбу не ешь, а? — Последнее было произнесено таким тоном, каким иные говорят: «А ты ведь слово дал…»
Чинька был глух. Он разглядывал бледный огрызок луны, так нелепо висевший на дневном небосводе, и как бы размышлял, а не погавкать ли на нее, чтобы не отвечать на вопрос: «Где рыба?» Где рыба… Где ж ей быть… Он проводил глазами пролетавшую мимо чайку, намекая хозяину, кто мог съесть его рыбу.
Этот случай не прошел даром. Чинька пристрастился к свежей корюшке. Однако ои понимал, что у хозяина рыбы немного, поэтому стал промышлять у оставленных лунок. Мы об этом долго даже не подозревали.
Когда рыба совсем не ловится, рыбак начинает перевязывать блесны, сверлить новые лунки, искать рыбацкого счастья. Он выдернет рыбку-две, оставит ее на льду и уходит дальше.
Чинька, чтобы погреться, тоже бродил. От лунки к лунке, от рыбака к рыбаку, как в гости. Кто поговорит, а кто и погладит — интереснее жить! И вдруг скандал!.. Чинька убегает, по льду стелется. А за ним, неуклюже переваливаясь в тяжелой шубе, спешит рыбак с железной пешней, как Илья Муромец с мечом. Чинька к косе, где вода плещется. С ходу перемахнул и сел, вывесив язык. А рыбак, вовремя хлопнувшись на лед, едва затормозил. Чинька обежал полынью кругом, возвратился на свое место, уши прижав. Рыбаки смеются:
— Кусок хлеба, что ли, стащил…
— Не-е-е! Он бутылек согревательный унес. С чего еще мужик станет так кричать?
— А может, закусь — колбасы кус—И тут же ободряюще: — Не бойся, Чинька, в обиду не дадим1
Приходит рыбак, красный от конфуза. Жалуется:
— Пять рыбин с лунки сожрал!.. Дружное рыбачье «ха-ха-ха» прерывает его. Я отсчитываю пять корюшек и отдаю. Берет и уходит, оправдываясь:
— Дак он с лунки стащил…
Говорю Чиньке:
— Как же ты мог, Чинька?
— А он на незанятой лунке ел. Откуда ему знать, что та рыба не брошенная? — вступился за него сосед. Наклонился, выбрал корюшку и поднес Чиньке: — Ешь, Чиня.
Так Чинька стал заправским рыбаком.
Черемша
Наступил долгожданный месяц май. Выплеснулись из почек нежные, светло-зеленые листочки, окутались зеленым ковром сопки.
В мае у нас — обязательный поход в лес. Мы — люди лесные. Кто-то восторгается бескрайними просторами степей. Там свои прелести. Но нам без леса жизнь не в жизнь! Одно слово — дальневосточники. И есть у нас одно заветное местечко в лесу, которое мы посещаем только в мае. Здесь можно вдоволь полакомиться необыкновенно пахучей травкой — черемшой.
За ней мы собираемся загодя, оговариваем день, готовим одежду, чтоб было в ней легко и удобно, цветом посветлее, чтоб клещей обнаружить легче. И идем в лес. Чинька гордо семенит впереди. Он знает дорогу.
Через перевалы, через сопки, покрытые густым лесом, пробираемся мы в издавна известную нам долину, где по всему запорошенному жухлыми прошлогодними листьями лику земли в изобилии высеяна бледно-зеленая травка с широким и сочным листом. После зимней безвкусной и однообразной пищи черемша казалась нам лакомством. Ее приятная терпкость, ее особый дразнящий запах вызывает волчий аппетит, и горе тому, кто осмелился прийти в лес без горбушки за пазухой!
Иные ходят за черемшой как за весенними подснежниками. Букетик черемши в ладошку — и обратно. Мы ходим за черемшой основательно, с лукошком и обязательно с хлебом и солью. Какая это черемша без хлеба!.. Попробуйте собирать ее и не есть, не жевать, не смаковать. Невозможно, будь вы самым ярым противником растительной пищи. А много ли вы напробуете, надолго ли вас хватит без ржаного хлеба?..
Чинька к черемше был равнодушен. У него свой интерес в лесу. Он разыскивает какую-то невзрачную, узкую и длинную травку, такую жесткую, что ее, пожалуй, корова не сжует, и с наслаждением ест. Я тоже
