— Все, что вы можете припомнить. — И он положил на стол синюю ручку.
— Но вы слышите, что я вам говорю? Сталинские записи…
— Верно, верно. — Следователь по-прежнему не слушал. — Детали мы выясним позже. Сначала нужны ваши показания.
— Полностью?
— Конечно. Кто вы. Как познакомились со стариком. Что вы делали в его квартире. Все от начала и до конца. Пишите. А я вернусь.
И следователь ушел, а Келсо еще минуты две смотрел на чистый лист. Автоматически аккуратно написал кириллицей свое имя, фамилию, дату рождения и адрес. В мозгу царил туман. «Я
Ему потребовалось меньше часа на то, чтобы закончить свои показания. Он изложил все, как просили: про симпозиум, про встречу с Рапавой, про тетрадь Сталина, про Библиотеку имени Ленина, про Епишева и встречу с Мамонтовым, про дом на Вспольном, про свежераскопанную землю, про «Робот» и дочь Рапавы… Он исписал семь страниц мелким почерком и даже ускорил темп к концу, поспешно описав, в каком состоянии увидел квартиру, как обнаружил труп, как искал работающий телефон в соседнем корпусе и разбудил молодую женщину с ребенком. Он был доволен, что взялся за перо, привел в какой-то порядок хаос происшедших событий.
Беленький просунул голову в дверь, как раз когда Келсо дописывал последнюю фразу.
— Можете этим больше не заниматься.
— Я уже написал.
— Не надо. — Беленький посмотрел на небольшую стопку листов, потом на Келсо. За его спиной в коридоре послышался шум. Он нахмурился, затем крикнул через плечо: — Скажи, чтоб подождал. — Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
Что-то произошло с Беленьким, это было ясно. Рубашка цвета хаки расстегнута, галстук развязан. На рубашке пятна пота. Не отрывая взгляда от лица Келсо, он протянул большую руку, и Келсо подал ему свои показания. Беленький, крякнув, сел за стол и достал из нагрудного кармана пластмассовый футляр. Оттуда вынул на редкость изящные очки в золотой оправе, встряхнул их, надел на кончик носа и стал читать.
Массивный подбородок его выпятился. Он то и дело вскидывал глаза со странички на Келсо, изучающе на него смотрел и снова возвращался к тексту. Он морщился. Усы над сжатыми губами опустились еще ниже. Он покусывал сустав большого пальца на правой руке.
Прочитав последнюю страницу, он вздохнул.
— И это правда?
— Все до последней точки.
— А-а, ё-моё. — Беленький снял очки и потер глаза ребром ладони. — И что же мне теперь с этим делать?
— Мамонтов, — сказал Келсо. — Он наверняка к этому причастен. Я намеренно не сообщил ему никаких подробностей, но…
Дверь распахнулась, и маленький тощий человечек, этакий Лорел при Беленьком-Харди, произнес испуганным голосом:
— Фима! Быстро! Они здесь!
Беленький многозначительно посмотрел на Келсо, собрал листки его показаний и поднялся из-за стола.
— Вам придется ненадолго спуститься вниз, в камеру. Только не волнуйтесь.
При упоминании о камере Келсо охватила паника.
— Я хочу поговорить с кем-нибудь из посольства. Беленький затянул узел своего галстука, застегнул рубашку, одернул пиджак в тщетной попытке разгладить его.
— Могу я поговорить с кем-нибудь из посольства? — повторил Келсо. — Я хочу знать свои права.
Беленький распрямил плечи и направился к двери.
— Слишком поздно, — сказал он.
В подвальном этаже отделения московской городской милиции Келсо грубо обыскали и отобрали паспорт, бумажник, часы, вечное перо, пояс, галстук и шнурки от ботинок. Он видел, как все это сунули в картонку, поставил свою подпись на формуляре и получил расписку. Затем, держа в одной руке ботинки, в другой — расписку и перебросив через руку плащ, он пошел вслед за охранником по выбеленному коридору со стальными дверями по обе стороны. Охранник явно страдал фурункулезом — его шея поверх засаленного коричневого воротничка выглядела как тарелка с красными клецками; заслышав его шаги, задержанные в камерах принимались стучать в дверь и кричать. Он не обращал на это ни малейшего внимания.
Восьмая камера слева. Три на четыре метра. Без окна. Металлическая койка. Без одеяла. В углу эмалированное ведро, накрытое деревянным квадратом в пятнах.
Келсо в одних носках, медленно ступая, вошел в камеру и бросил плащ и ботинки на койку. Дверь за его спиной с грохотом, точно в подводной лодке, закрылась.
Терпи. Много лет тому назад он понял, что в России это секрет выживания. На границе, когда твои документы проверяют в пятнадцатый раз. На дороге, когда тебя безо всякой причины вынуждают остановиться и держат полтора часа. В министерстве, когда ты являешься, чтобы тебе проштемпелевали визу, и никто не выходит к тебе. Терпи. Жди. Пусть системе надоест тобой заниматься. А будешь протестовать, только давление поднимется.
В «глазке», помещавшемся в центре двери, раздался щелчок, он открылся и через некоторое время снова со щелчком закрылся. Келсо услышал шаги отошедшего охранника.
Келсо опустился на койку, закрыл глаза, и перед ним предстало непрошеное видение, отпечатавшееся на сетчатке, — так бывает, когда после яркого света закроешь глаза: он увидел белое нагое тело, раскачивавшееся в шахте лифта, плечи, пятки, связанные руки медленно отталкивались от одной стены, потом от другой.
Он подскочил к двери камеры и принялся барабанить в нее ботинками, кричать… Кричал и барабанил, пока не выдохся. Затем повернулся и, прижавшись спиной к металлу, оглядел свою крохотную обитель. И медленно съехал вниз, пока не сел на корточки, обхватив колени руками.
Время. Странная это штука, парень. Как оно измеряется? Лучше всего это делать с помощью часов. А при их отсутствии человек может пользоваться сменой света и тьмы. Однако если нет окна, которое позволяет наблюдать эту смену, приходится полагаться на внутренний механизм своего мозга. Но если мозг пережил шок, механизм перестает правильно работать и представление о времени начинает колебаться, как земля под ногами пьяного.
Таким образом, Келсо через какое-то неопределенное время переместил свое тело от двери на койку и накрылся плащом. Зубы у него стучали.
В голове мелькали не связанные между собой обрывки мыслей. Он думал о Мамонтове, снова и снова прокручивая свою встречу с ним, пытаясь припомнить, не сказал ли он чего-то такого, что могло привести Мамонтова к Рапаве. А еще он думал о дочери Рапавы и о том, что он нарушил в своих показаниях данное ей слово. Правда, она ведь бросила его. И он написал, что она проститутка. Так устроен мир. По всей вероятности, она теперь на учете в милиции. Ей сообщат об отце, и она — что? Не проронит ни слезинки, он уверен. Но будет исполнена жажды мщения.
В полусне он снова попытался ее поцеловать, но она увернулась. Она плясала на снегу возле отцовского дома, а О'Брайен вышагивал перед домом, изображая Гитлера. Госпожа Мамонтова возмущалась тем, что ее считают сумасшедшей. А Папу Рапава колотил в дверь, требуя, чтобы его выпустили. Сюда, парень! Бум. Бум. Бум!
Келсо проснулся и увидел в «глазке» смотрящий на него голубой глаз. Металлическое веко опустилось, в замке заскрежетал ключ.
