положение»?
— Ох, до чего же вы меня раздражаете, — взорвался русский. — Такие, как вы. Чего вы еще от нас хотите? Вы выиграли — неужели этого недостаточно? Нет, вам надо еще ткнуть нас в это мордой — в Сталина, Ленина, Берию… Надоело мне слышать эти чертовы имена… Вы заставляете нас открывать все наши грязные уборные, погружаться в комплекс вины, чтобы вы могли чувствовать свое превосходство…
— Вы говорите совсем как Мамонтов, — фыркнул Келсо.
— Я презираю Мамонтова, — сказал русский. — Вам непонятно? Презираю по той же причине, по какой презираю и вас. Мы хотим положить конец существованию таких, как товарищ Мамонтов и ему подобные. Чем иначе, вы думаете, мы занимаемся? А тут являетесь вы… нападаете на нечто куда более крупное… нечто такое, все значение которого вы даже не начали понимать…
Он умолк, и Келсо почувствовал, что блондин сказал больше, чем намеревался, и только тут вспомнил, где раньше его видел.
— Вы были там, да? — спросил он. — Когда я шел к нему. Вы были одним из тех, кто дежурил возле его дома…
Но он произнес это для собственного успокоения, так как русский уже шагал к машине.
— Отвези его в «Украину», — сказал он шоферу, — потом вернешься и захватишь меня. Я хочу немного подышать воздухом.
— Кто вы?
— Уезжайте. И будьте благодарны судьбе.
Келсо помедлил, но вдруг ощутил бесконечную усталость: он больше не в силах был препираться. Измученный и потерпевший поражение, он залез на заднее сиденье машины, и мотор взревел. Русский решительно захлопнул за ним дверцу. Не в состоянии пошевелиться, Келсо снова закрыл глаза, и перед ним возникло тело Рапавы, качающееся в темноте.
— Последнее замечание. — Русский явно старался вернуться к вежливому тону. Он даже улыбнулся. — Мы сейчас работаем над предположением, что эта тетрадь у Мамонтова. Но вы не думали об альтернативе? Вспомните: Папу Рапава выдержал шесть месяцев допросов в пятьдесят третьем, а потом — пятнадцать лет на Колыме. Представим себе, что Мамонтов и его дружки не сумели сломить этого человека за один вечер. Такая возможность существует. И это может служить объяснением их жестокости: разочарование. В таком случае, будь вы на месте Мамонтова, кого вы решили бы допросить следующим? — Он стукнул по крыше машины. — Пусть вам сладко спится в Нью-Йорке.
Суворин проследил за тем, как большая машина, подскакивая на неровной дороге, исчезла из виду. Тогда он повернулся и направился вдоль реки, покуривая трубку, пока не дошел до большой металлической тумбы, вделанной в бетон, к которой в коммунистические времена швартовались суда, пока экономика не сотворила того, чего не сумели сделать бомбежки Гитлера, и доки не опустели. Разыгранный спектакль утомил его. Он вытер поверхность тумбы носовым платком, сел и извлек из кармана фотокопию показаний Келсо. Столько написать — не меньше двух тысяч слов, так быстро и так ясно изложить все после пережитого… Что ж, это еще раз доказывает: умный он малый, этот Непредсказуемый.
Настырный. Упорный. Умный.
Суворин снова прошелся по страницам золотым карандашиком и составил список того, что должен проверить Нетто. Надо будет посетить этот дом во Вспольном — обиталище Берии… так-так. Надо найти эту дочь Рапавы. Надо составить список всех специалистов в Москве и Московской области по идентификации письма, к кому Мамонтов мог обратиться для определения автора тетради. А также всех экспертов- почерковедов. И надо будет найти парочку сговорчивых историков и попросить их предположить, что может содержаться в ней. И… и… и… У Суворина было такое чувство, точно он руками пытается загнать назад, в цилиндр, вырвавшийся газ.
Он все еще писал, когда вернулись Нетто и шофер. С трудом расправляя затекшие ноги, Суворин поднялся. К своему ужасу, он обнаружил, что тумба оставила ржавое пятно на его красивом пальто, и большую часть дороги до Ясенева тщетно пытался оттереть его.
12
В номере Келсо было темно, занавески задернуты. Он раздвинул дешевый нейлон. В комнате стоял какой-то странный запах. Талька? Крема после бритья? Кто-то тут был. Блондин? Пахнет «Eau Sauvage»? Келсо снял с рычага телефонную трубку — в ней слышался гул. У Келсо перехватило дыхание, по коже побежали мурашки. Он охотно выпил бы виски, но в мини-баре после той ночи с Рапавой было пусто — ничего, кроме содовой и апельсинового сока. А потом Келсо охотно принял бы ванну, но в ней не было пробки.
Он теперь знал, кто этот блондин. Ему знакома эта порода: обходительный, хорошо одетый, с западными манерами, человек без корней. Слишком умен для тайной полиции. Келсо встречал подобных людей на приемах в посольстве на протяжении более двадцати лет, уклонялся от их приглашений позавтракать вместе или выпить, слушал их тщательно препарированные анекдоты о жизни в Москве. Такие люди были раньше сотрудниками Первого управления КГБ. Теперь это называется СВР. Название изменилось, но служба осталась той же. Значит, блондин — шпион. И он занимается Мамонтовым. Они поставили шпионов следить за Мамонтовым, не слишком доверяя ФСБ.
При мысли о Мамонтове Келсо быстро шагнул к двери, повернул тяжелый замок и набросил цепочку. Оглядел в «глазок» пустой коридор.
«…
Теперь его затрясло. Он чувствовал себя почему-то грязным, замаранным. Воспоминания о минувшей ночи наждаком скребли ему кожу.
Он прошел в маленькую, выложенную зеленым кафелем ванную, снял одежду и включил душ, сделал воду как можно более горячей и намылился с головы до ног. Пена стала серой от московской грязи. Келсо стоял добрых десять минут под струей, от которой шел пар, тер плечи и грудь, затем вылез из ванны, оставляя мокрые следы на неровном кафеле. Он закурил и, стоя в луже, стал бриться, передвигая сигарету из одного угла рта в другой. Затем вытерся, залез в постель, натянул одеяло до подбородка, но не заснул.
Вскоре после девяти зазвонил телефон. Звонок был пронзительный. Он длился долго, умолк и зазвенел снова. Только на этот раз трубку скоро повесили.
Несколькими минутами позже кто-то тихонько постучал в дверь номера.
Келсо почувствовал себя уязвимым, голым. Он выждал десять минут, отбросил простыню, оделся, собрал вещи — на это потребовалось совсем немного времени, — и сел в одно из мягких кресел напротив двери. Чехол на другом кресле, как он заметил, был смят, сиденье, слегка вдавленное, все еще хранило отпечаток бедняги Папу Рапавы.
В десять пятнадцать, держа в одной руке чемодан и перебросив через другую плащ, Келсо отпер дверь, оглядел коридор и спустился на скоростном лифте в шумный вестибюль.
Он отдал ключ портье и только повернулся к выходу, как вдруг услышал:
— Профессор!
От газетного киоска к нему спешил О'Брайен. Он был все в той же одежде, что и ночью, только джинсы были чуть более мятые и рубашка с коротким рукавом уже далеко не белая. Под мышкой он держал пару газет. И был небрит. При дневном свете он показался Келсо еще более крупным.
— Доброе утро, профессор. Итак, что нового? Келсо издал хриплый звук, но все же умудрился улыбнуться.
— Уезжаю. — И указал на чемодан и плащ.
— Вот это жаль. Разрешите вам помочь с вещами.
— Все в порядке. — И Келсо начал обходить О'Брайена. — Право, не надо.
— Да ладно! — Рука репортера взмыла в воздух и схватила ручку чемодана, выпихивая пальцы Келсо. В мгновение ока чемодан перешел к нему. О'Брайен быстро взял его в другую руку, подальше от Келсо. — Куда прикажете, сэр? На улицу?
— Какого черта вы ломаете комедию? — Келсо зашагал за ним следом. Люди, сидевшие возле портье, повернули головы и уставились на них. — Верните мне чемодан…
