Он явно был в шоке. В те годы правила применения оружия были куда менее строгими, чем сейчас, но он, похоже, впервые застрелил человека. К тому же полицейских обмануло мужское пальто Элейн — они думали, что их цель крупнее и опаснее. Я почти сочувствовал инспектору, хотя меня потрясла смерть девушки. Видите ли… я всерьез считал, что мы бессмертны.
Минут через десять приехала «скорая», звук сирены взрезал тишину ночи. Я ожидал, что Элейн вернется к жизни, почти не сомневался, что она способна это сделать. Только когда тело завернули в полиэтилен и положили на носилки, я начал осознавать: воскрешения не будет. Но, даже после того как «скорая» умчалась, завывая сиреной, я не до конца утратил абсурдную надежду: ведь сирена не нужна, если Элейн мертва? Потом вспомнил о раненом полицейском и проклял свою тупость.
— Думаю, что на этот раз он здесь был, — тихо сказал Тернер. — Я просто чую его! Надо было взять больше людей. Черт побрал бы этот Скотленд-Ярд! Я их предупреждал: здесь творятся какие-то темные дела. Зачем привлекать к расследованию три сотни человек, которые тратят время впустую и бессмысленно болтаются у реки? Даже города не знают. — Он задумался. — Кто эта женщина? Она была с ним?
Второй полицейский пожал плечами.
— Может, мы ошиблись? — предположил он. — Может, Холмс — не тот, кто нам нужен?
Тернер покачал головой.
— Именно тот. И он здесь был. Точно.
Второй сомневался.
— А остальные? — спросил он. — Я видел по крайней мере двоих, но они уже далеко отсюда. Они причастны?
— Не знаю. — Тернер помолчал. — Но если мы поймем, кто эта мертвая женщина, мы найдем Холмса. Я в этом уверен.
Голоса удалялись, а я обдумывал свое положение, все еще оглушенный алкоголем, кровью и пережитым потрясением. Как они поведут себя, если я вдруг выйду из укрытия и поздороваюсь? Затем мое настроение изменилось, стало горьким и отчаянным: я действительно захотел выйти к ним, на свет, как ребенок, заканчивающий игру. Захотел увидеть их лица, прикоснуться к ним, обрести утешение. Это было нечто большее, чем желание покаяться. Я хотел проверить, что почувствую; ведь человеческая суть не умерла во мне даже после всего пережитого. Я встал.
— Инспектор!
Его лицо стало почти веселым.
Я и сам нелепо улыбался широкой детской улыбкой. Тернер направил на меня пистолет.
— Руки вверх! — приказал он. — Заложите руки за голову и повернитесь кругом. На счет три. Раз. Два. Три.
Я пожал плечами и повиновался. Потом заметил:
— Излишняя предосторожность. У меня нет пистолета.
Инспектор пропустил мои слова мимо ушей. Я скорее почувствовал, чем увидел, как он достал из нагрудного кармана свою карточку. Быстро, без выражения, зачитал мне права, как ребенок произносит молитву перед праздничным обедом.
— Снимите пальто.
Я повиновался. Он обыскал карманы, по-прежнему держа меня под дулом пистолета. Затем бросил мне пальто, не приближаясь, чтобы я не мог до него дотянуться.
— Наденьте.
— Не тревожьтесь, — сказал я. — Я не причиню вам вреда.
Я говорил правду. Мною вновь овладело недавнее чувство, заставившее меня выйти из укрытия, что-то вроде любви. Я хотел поговорить с Тернером, услышать его голос, узнать его жену, детей, воспоминания, тайны, дурные привычки. Попробовать сигареты, которые он курил, отведать пищу, которую он ел, увидеть сны, которые ему снились.
— Теперь можете повернуться, — сказал он.
Второй полицейский подошел, чтобы защелкнуть наручники на моих запястьях. Ситуация казалась нереальной: я словно наблюдал за происходящим со стороны, вчуже испытывая интерес, как человек, знающий, что спит и видит сон.
— Спасибо.
Я обернулся и очень ясно увидел лицо инспектора. В слабом свете оно казалось серым, как у покойника, и тот же свет обрисовывал очертания пистолета в руке. Я не разбираюсь в оружии и не понял, заряжен ли он.
— Вы убили Элейн, — сказал я Тернеру. — Элейн, так ее звали.
— Кто она такая, Холмс? Ваша подруга?
— Нет.
— Что же она здесь делала?
— Она жертва, — ответил я. — Как и я сам.
Внезапно я осознал, как сильно устал. Словно очнулся от кошмара, совершенно опустошенный. Может быть, потому, что потерял Розмари навсегда, или потому, что не мог забыть лицо умирающей Элейн.
В тот миг я отринул все — темные чары, обещание вечности, власть и красоту. Это было больно, но давало освобождение.
— Я все расскажу, — произнес я.
Два
Он ушел, оставив Джинни спать на диване. Осторожно открыл дверь, оглянулся и увидел, что она свернулась калачиком, уткнув лицо в согнутую руку. Джо захотелось защитить ее. Он всегда был раздражительным и нервным, как подросток, его жизнь представляла собой вечные американские горки побед и поражений, и вдруг настало редчайшее мгновение подлинной уравновешенности и твердости. Слово «спокойный» менее всего подходило ему, но теперь всякая неуверенность пропала, произошла какая-то чудесная перемена, и он внезапно получил власть над собой. Тело расслабилось, напряжение исчезло. Джо вышел на улицу с новым ощущением благополучия. Он улыбался.
Две девушки в джинсах и футболках странно посмотрели на него, чуть ли не отшатнулись испуганно, несмотря на ранний час и яркое солнце. Впоследствии одна из них никак не могла объяснить, почему запомнила этого человека, хотя Кембридж полон странных людей.
— У него были жуткие глаза, — рассказывала она в «Юнион-баре» в тот вечер, очень мило запинаясь после пяти порций джина с тоником.
Будь эта девушка героиней романа, могла бы прибавить: «Глаза как двери в другой мир…» Но в реальной жизни она просто напилась, легла в постель со студентом из соседнего колледжа, который ей вовсе не нравился, и проснулась на следующий день с больной головой и неясным ощущением потери.
Джо шел своей дорогой и даже не заметил ее, кружась на карусели собственных мыслей. Он бессознательно потер костяшки пальцев. Посмотрев на тыльную сторону левой руки, заметил потемневший синяк.
Все из-за Элис. Джо покрутил кистью. Черт, больно. А ведь это левая рука, и как теперь играть? Если Элис заставила его сломать руку… Вообще-то она не выказала никакого сочувствия. Возможно, даже обрадовалась. Ну, он все выяснит, когда с ней встретится. Он обещал Джинни разобраться с Элис, и он это сделает. Прямо сейчас. Улыбаясь, Джо ускорил шаг.
Элис примерилась к ножу, взвесила его в руке. Это был длинный кухонный нож с деревянной рукоятью, очень острый. Одна мысль о том, что его можно использовать против человека, всегда пугала ее до обморока, но теперь тошнота и головокружение исчезли, вместо них пришло ощущение нереальности происходящего, будто здравый смысл заменила странная сюрреалистическая логика сна. Надо идти за ним, подумала Элис. Нож лучше ее знает, что делать. Как стрелка компаса, он неумолимо указывал назад, в
