точно метеоры, пересекали небо. Самый яркий горел над кутузкой: след цвета крыла зимородка, стреляющий искрами в звездное небо.
В этот миг Элиас Рид узнал человека со шрамами и закрыл лицо дрожащими руками.
«Отличная работа, Элиас, — похвалил Голос. — Безымянный благодарит тебя за труды».
Связь слабела, поднимался несдержанный гул множества голосов, в то время как Единственный Голос стихал. Элиас Рид чувствовал, как его сознание съеживается. Общение подходило к концу. Однако видения — чудесные видения — оставались, лишь чуть потускнели, словно увиденное однажды сохранялось навсегда.
«Дар, — сообщил Голос. — За верную службу».
Экзаменатор пошатнулся. Теперь, когда его сознание снова принадлежало ему, он начал понимать, какую выдающуюся честь ему оказали. «Дар, — подумал он, — дар самого Безымянного…»
— О Безымянный, — завопил он, — что мне делать?
И получил безмолвный ответ.
Когда церковные часы пробили половину первого ночи, Элиас Рид — экзаменатор номер 4421974 — лег на пол гостевой спальни Парсонов, обхватил голову руками, задрожал и зарыдал от ужаса и восторга.
Между тем в кутузке все было тихо. Перед наступлением темноты два охранника стояли у двери, но в похожем на печь здании звуков после ухода экзаменатора не раздавалось.
Тем не менее охранникам — Дориану Скаттергуду из Фоджес-Пост и Тьясу Миллеру из Мэлбри — были оставлены очень строгие, особые указания. Если верить Нату Парсону, на совести чужака уже два несчастья, поэтому ни в коем случае нельзя отвлекаться.
Хотя с виду борец из него никакой, экзаменатор сковал его по рукам и ногам, связал пальцы, засунул плотный кляп в рот, чтобы тот не мог говорить.
Последняя мера казалась Дориану Скаттергуду несколько чрезмерной — в конце концов, парню нужно дышать, — но Дориан был просто охранник, как сказал Нат Парсон, которому платят не за то, чтобы он задавал вопросы.
В любое другое время Дориан не преминул бы заметить, что, собственно говоря, ему вообще не платят, но присутствие экзаменатора из Универсального города сделало его осмотрительным, и он вернулся на пост, не проронив ни слова, что не улучшило ему настроения. Скаттергуды — влиятельное в долине семейство, и Дориану не нравилось выслушивать приказания. Возможно, именно поэтому он, несмотря на запрет, решил проверить, как там пленник, как раз когда часы на церковной башне пробили полночь.
Войдя в кутузку, он обнаружил, что пленник еще не спит. Ничего удивительного: вряд ли кто-либо смог бы уснуть в его положении. Единственный глаз пленника мерцал в свете факела, лицо его было напряженным и неподвижным.
Дориан Скаттергуд был добродушным парнем. Он разводил свиней, превыше всего ценил спокойную жизнь и не любил никаких неприятностей. Вообще-то он приходился Адаму дядей, но имел мало общего с остальным семейством, предпочитая заниматься своими делами и не встревать в чужие. Он переехал в Фоджес-Пост несколько лет назад, покинув Мэлбри, Ната Парсона и остальных Скаттергудов. Никто, кроме его матери, не знал, что у него тоже есть рунная метка на правом плече — сломанная
Понятно, что это не прибавило ему симпатии Ната Парсона. Отношения между ними были напряженными, к тому же десять лет назад Нат обнаружил, что одна из свиноматок Дориана — Черная Нелл, отличная производительница со сломанной рунной меткой и злым нравом, — сожрала собственных поросят. Такое иногда случается, свиньи-производительницы — довольно странные существа, а старая Нелли всегда была темпераментной. Но пастор раздул из мухи слона, воззвал к епископу — пресвятые Законы! — и практически обвинил Дориана в неестественном поведении.
В результате дела Дориана несколько пошатнулись — вообще-то кое-кто в деревне до сих пор не разговаривал с ним, — отчего он стал испытывать к пастору крайнее недоверие. На счастье Одина, разумеется, поскольку это означало, что из всех деревенских Дориан был наиболее склонен не подчиняться приказам Ната.
Сейчас он смотрел на пленника. Тот определенно выглядел безобидным. Наверное, всунутый между зубами чужака кляп, который удерживали ремень и удила, причинял ему боль.
Интересно, зачем Нату непременно надо было вставить ему кляп? Скорее всего, просто из подлости.
— Ты в порядке? — поинтересовался Дориан у пленника.
Разумеется, Один ничего не ответил. Кляп не позволял ему даже вдохнуть хорошенько.
Дориан подумал, что он и с пахотной лошадью не стал бы так обращаться, что уж говорить о человеке. Он подошел чуть ближе.
— Дышать можешь? — спросил он. — Кивни, если можешь.
Тьяс Миллер на улице начал нервничать.
— Что там еще? — прошипел он. — Ты должен стоять на страже.
— Минутку, — попросил Дориан. — По-моему, он не может дышать.
Тьяс просунул голову в дверь.
— Выходи, — настаивал он. — Сюда и заходить-то нельзя.
При виде Дориана у него отвисла челюсть.
— Пастор велел к нему не подходить, — запротестовал он. — Он сказал…
— Пастор много чего говорит, — перебил Дориан, наклоняясь, чтобы вытащить кляп изо рта пленника. — Иди на улицу и следи за дорогой. Я уже выхожу.
Ремень был тугим. Дориан развязал его, затем осторожно вытащил кляп из зубов пленника.
— Предупреждаю, приятель. Одно слово — и ты получишь его обратно.
Один посмотрел на него, но ничего не сказал.
Дориан кивнул.
— Наверняка тебе хочется пить.
Он вытащил из кармана фляжку и поднес ее к губам пленника.
Чужак выпил, не сводя глаза с кляпа в руке Дориана.
— Я бы на всю ночь его вытащил, — сказал Дориан, поймав его взгляд, — но я на службе. Понимаешь?
— Еще пару минут, — прошептал Один, рот которого кровоточил. — Чем я могу навредить?
Дориан подумал о Мэтте Ло и Яне Гудчайлде и засомневался. Он не верил и половине того, что пастор ему наплел, но Тьяс Миллер видел мысль-меч своими глазами, видел, как та проходит сквозь плоть, словно сквозь сталь.
— Пожалуйста, — попросил Один.
Дориан бросил взгляд через плечо туда, где Тьяс стоял снаружи двери на страже. Парень вполне основательно скован, подумал он. Даже пальцы накрепко связаны.
— Ни слова, — повторил он.
Пленник кивнул.
— Ладно, — сказал Дориан. — Полчаса. Не больше.
Следующие тридцать минут Один трудился почти в тишине. Его чары все еще были слабы, но даже если бы они были сильнее, изобразить руны Старого алфавита связанными руками было почти невозможно.
Вместо этого он сосредоточился на заговорах — маленьких словесных заклинаниях, которые не
