Его голос надломился, тик под глазом усилился, рот скривился, придавая ему сходство с горгульей. Я рывком высвободился из его хватки.
– Господи боже, не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, – снисходительно сказал я. – Я пришел, потому что Марта меня попросила. Она мне доверяет. А если вы – нет, можете разбираться со всем этим самостоятельно.
Генри уставился на меня, тяжело дыша.
– Черт возьми, – сказал он. – Почему это должен быть ты? Если ты хоть словом обмолвишься…
– О, это весьма вероятно, не правда ли? – саркастически произнес я. – Знаешь ли, для меня тоже немало поставлено на карту. Я позабочусь, чтобы все прошло нормально… к тому же мы можем обеспечить друг другу алиби. Нет ничего странного в том, что успешный художник проводит вечер со своим заказчиком, не так ли? Это нам обоим кстати. – Я провел рукой по влажным волосам и изобразил на лице обиду. – Генри, – добавил я. – Мне казалось, мы друзья?
Он отвел взгляд и медленно кивнул.
– Я немного… устал, – ворчливо сказал он. – Я и представить себе не мог, что это будете вы. Друг Марты… – Он неловко пожал мне руку. – Вы просто застали меня врасплох, вот и все, – объяснил он, обретая прежнюю уверенность. – Проходите в гостиную.
Я осторожно пошел за ним, улыбаясь, но сохраняя обиженный вид.
– Бренди? – предложил он, наливая себе полный бокал.
– Чтобы не простудиться, – оживленно сказал я, приподнимая бокал.
Какое-то время мы пили молча.
– Ну, – наконец спросил я. – А где слуги?
– Я отпустил Тэбби в Клапам, повидаться с сестрой. Рождество, сами понимаете. А горничная Эффи в постели с зубной болью.
– Очень удачно, – заметил я. – Можно сказать, счастливое стечение обстоятельств.
Генри передернуло.
– Я представляю, что вы думаете, – довольно сухо сказал он. – Ситуация… безнадежно отчаянная. – Он судорожно сглотнул. – И все это мне крайне… неприятно.
– Ну разумеется, – дружелюбно сказал я.
Он метнул на меня взгляд, нервный и быстрый, словно птичий.
– Я…
Он запнулся, безусловно, как и я, сознавая нелепость ситуации. Ох уж мне эти салонные манеры!
– Поверьте, я прекрасно понимаю, – сказал я, чувствуя, что, если не заговорю, он на весь вечер застынет со стаканом в руке и бессмысленной извиняющейся улыбкой на лице. – Мне известно о…
– Да. – Он энергично кивнул. – Она была больна, бедняжка, ужасно больна. Знаете, доктор Рассел – автор ряда книг о расстройствах психики – ее осмотрел. Она безумна. И никакой надежды на выздоровление. Мне бы пришлось отослать несчастную в специальное заведение. И представьте, какой скандал бы разразился!
– А любой намек на скандал на данном этапе разрушил бы вашу карьеру, – серьезно согласился я. – Особенно теперь, когда ваша «Шехерезада» получила такое признание критиков. Я слышал, Рёскин подумывает написать о ней статью.
– Правда? – Но он отвлекся лишь на секунду. – Так что вы понимаете… – продолжил он, – что наиболее гуманный выход… и самый простой…
У него снова задергался глаз. Он вытащил пузырек с хлоралом и быстрым привычным движением вытряхнул на ладонь полдюжины горошин. Поймал мой взгляд и спешно проглотил лекарство, запив бренди.
– Хлорал, – тихо сказал он, будто оправдываясь. – Мой друг доктор Рассел порекомендовал. От нервов. Ни вкуса… ни запаха. – Он запнулся. – Она не будет…
Он несколько минут таращился в никуда, открыв рот, с видом почти безмятежным, если бы не безжалостное подергивание жилки под глазом.
– Время как нельзя более подходящее, – бодро сказал я, взглянув на часы. – Ночь перед Рождеством – ни у кого не возникнет вопросов, что мы делаем на улице в такой час. Если и увидят, как мы несем тело, подумают, что просто наш приятель слегка перебрал, к тому же сейчас холодно, и наши шарфы, шляпы и плащи не привлекут внимания. А самое замечательное, что всю ночь будет идти снег – он скроет наши следы на кладбище. Время самое подходящее, Генри.
Воцарилась тишина. Он кивнул, соглашаясь со мной.
– Ладно, – беззаботно сказал я. – Где Эффи?
Он вздрогнул, словно его дернули за невидимые веревочки.
– В… своей комнате. – Меня позабавило, что в лице его было больше смущения, чем вины. – Спит. Я… я подмешал это в ее шоколад.
– Хорошо, – ровно произнес я. – А что вы скажете слугам утром, когда они поймут, что ее нет?
Генри, сжав губы, улыбнулся:
– Я скажу Тэбби, что Эффи отправилась проведать мать на Рождество. Скажу, что хочу сделать ей сюрприз, и попрошу Тэбби украсить дом. У нас должно быть все: омела, остролист, мишура, самая большая елка, которую она сможет найти… Займу ее делом. А сам отправлюсь в Лондон и куплю Эффи рождественский подарок, будто ничего не случилось. – На губах его играла чуть ли не умиротворенная улыбка. – Что-нибудь милое. Я оставлю подарок под елкой и попрошу Тэбби приготовить нам особенный ужин – что-нибудь, что Эффи действительно любит… – Он замолчал и нахмурился, словно внезапное воспоминание прервало поток мыслей. – Шоколад. Она любит шоколад… – Он снова замолчал, веко дергалось на невидимых нитях, потом с усилием продолжил: – Шоколадный торт или что-нибудь в этом роде, – сказал он. – Потом я буду ждать. Через некоторое время начну волноваться и пошлю кого-нибудь в дом ее матери узнать, почему она задерживается. Они вернутся и скажут, что ее там вообще не было. Тогда я вызову полицию и заявлю, что она пропала.
На миг, встретив его немигающий торжествующий взгляд, я почувствовал что-то похожее на восхищение. Интересно, я бы сохранил невозмутимость в подобных обстоятельствах? Не то чтобы я не проворачивал грязных делишек, но я ни разу в жизни хладнокровно не травил женщину – хоть это и не значит, что я никогда этого не хотел! Глядя на Генри Честера, на его белое лицо и этот застывший безжалостный взор, я подумал, что, возможно, недооценивал этого человека. Впервые он казался в полном смысле слова живым, хозяином своей судьбы. Человеком, который посмотрел в глаза своей вине со скупой горькой улыбкой и сказал:
– Ладно. Пошли. Я есть тот, кто есть.
Двойка кубков[32]
46
Представьте, как снежинка опускается в глубокий колодец. Представьте, как хлопья сажи падают с тусклого лондонского неба. Представьте это на миг.
Я парила сквозь слои тьмы, я танцевала на горных вершинах. Я видела, как рыцарь со связкой развевающихся знамен приветствовал даму в медной башне, видела табун белых лошадей, видела птицу- лиру с хвостом, подобным комете… Моя сумрачная сестра взяла меня за руку, и мы последовали за сонными приливами к берегам далеких морей, и она рассказала мне сказку о девушке, которая проспала сто лет, а все вокруг старели и умирали. Но у девушки был возлюбленный, который отказывался забыть ее, он охранял ее застывший сон и ждал, ждал – так сильно он ее любил. Каждый день он садился рядом, и говорил с ней, и рассказывал ей о своей любви. Каждый день он расчесывал ее волосы, и смахивал пыль и паутину с ее лица, и ждал. Время шло, он сделался стар и слаб, слуги его, думая, что он повредился рассудком, покинули его. А он все ждал. И в один прекрасный день, когда он сидел в последних лучах осеннего солнца, почти слепой и согбенный от возраста и тягот судьбы, ему показалось, что она шевельнулась, открыла глаза и проснулась. И он умер от радости, обнимая свою прекрасную возлюбленную и с последним вздохом выдыхая
