проходят через ее компьютер, как дерьмо через гуся. – Крендлер беспокойно ерзал на кушетке под ярким светом ламп гостиной.
На фоне аквариума Крендлеру был виден силуэт Марго. Он уже привык браниться при ней и даже получал от этого удовольствие. Он готов был побиться об заклад – она жалеет, что у нее нет члена. Ему очень хотелось произнести слово «член» в ее присутствии, и он даже нашел способ это сделать:
– Так она сумела воспроизвести область его пристрастий. Думаю, она могла бы даже сказать, с какой стороны он член носит.
– На этой ноте, Марго, мы, пожалуй, можем остановиться и пригласить доктора Дёмлинга, – сказал Мэйсон.
Доктор Дёмлинг ждал в игровой комнате, посреди огромных чучел самых разных животных. На видеоэкране Мэйсон наблюдал, как доктор внимательно рассматривает плюшевый пах высоченного жирафа – очень похоже на то, как Виггерты вершили орбиту за орбитой вокруг гениталий Давида. На экране доктор казался совсем крохотным, гораздо меньше игрушек, будто сам специально уменьшился, чтобы вползти в какое-то иное детство, не похожее на его собственное.
В свете ламп мэйсоновой гостиной психолог оказался сухоньким человечком, необычайно опрятным, но каким-то облезлым, с несколькими прядями сухих волос, зачесанных на лысину в старческой гречке, и ключом «Фи-Бета-Каппа» на цепочке карманных часов. Он сел по другую сторону кофейного столика, напротив Крендлера: казалось, он хорошо знаком с этой комнатой.
В одном из яблок, лежавших в вазе с фруктами и орехами, доктор Дёмлинг заметил червоточину. Он повернул яблоко червоточиной в противоположную от себя сторону. За стеклами очков глаза его следили за Марго с чуть ли не идиотским удивлением, когда она подошла, чтобы взять из вазы еще пару орехов, а потом вернулась к своему месту у аквариума.
– Доктор Дёмлинг возглавляет психологический факультет Университета Бэйлора и заведует кафедрой имени Верже, – пояснил Крендлеру Мэйсон. – Я спросил у него, какого рода связи могут существовать между доктором Лектером и агентом ФБР Клэрис Старлинг. Доктор…
Дёмлинг сидел в кресле совершенно прямо, глядя перед собой, будто находился на месте свидетеля в суде; он повернул голову в сторону Мэйсона так, словно смотрел на присяжных. Крендлер совершенно четко разглядел в нем готовность опытного и осторожного, привыкшего к участию в судебных процессах эксперта-свидетеля, получающего за экспертизу две тысячи долларов в день.
– Мистеру Верже, несомненно, известна моя квалификация. Должен ли я сообщить вам свои звания? – спросил Дёмлинг.
– Нет, – ответил Крендлер.
– Я рассмотрел записи этой женщины, Старлинг, сделанные во время ее бесед с Ганнибалом Лектером, его письма к ней, и материалы, касающиеся их биографий, которыми вы меня снабдили, – начал Дёмлинг.
Услышав это, Крендлер вздрогнул и поморщился, а Мэйсон сказал:
– Доктор Дёмлинг подписал договор о неразглашении.
– Корделл даст ваши слайды на монитор, когда вам это понадобится, доктор, – сказала Марго.
– Сначала – биографии, вкратце. – Дёмлинг заглянул в свои записи. – Мы зна-а-а-ем, что Ганнибал Лектер родился в Литве. Отец его – граф, этим титулом семья владела с десятого века; его мать – итальянка весьма высокого происхождения, из семьи Висконти. Во время немецкого отступления из России несколько нацистских танков, походя, с дороги, обстреляли их имение под Вильнюсом, убив обоих родителей и большинство слуг. После этого дети исчезли. Детей было двое – Ганнибал и его сестра. Нам неизвестно, что случилось с сестрой. Главное, к чему я веду, – Лектер был сиротой, как и Клэрис Старлинг.
– Об этом я вам сказал, – раздраженно произнес Мэйсон.
– Но какой вывод вы из этого сделали? – спросил доктор Дёмлинг. – Я вовсе не предлагаю увидеть здесь сочувствие двух сирот друг другу, мистер Верже. Речь идет не о сочувствии. Сочувствие не имеет ко всему этому отношения. И милосердие тоже лежит в пыли, истекая кровью. Послушайте меня. Что дает доктору Лектеру общий опыт их сиротства? Да просто большую возможность ее понять и в конечном счете более успешно управлять ею, ее контролировать. Речь идет о контролировании.
Эта женщина – Старлинг – провела детство в приютах, и из того, что вы мне сообщили, никаких свидетельств, что у нее есть постоянные личные отношения с каким-либо мужчиной, не имеется. Она живет вместе с бывшей соученицей – молодой женщиной, афро-американкой.
– Похоже, тут секс замешан, – сказал Крендлер.
Психиатр даже не удостоил Крендлера взглядом: Крендлер был автоматически отвергнут.
– Никогда нельзя с уверенностью сказать, почему кто-то предпочитает жить вместе с кем-то еще.
– Это – одна из тех вещей, что сокрыты от нас, как говорится в Библии, – сказал Мэйсон.
– Старлинг, на мой взгляд, довольно аппетитна, если кто любит пшеничный хлеб с отрубями, – высказалась Марго.
– Ну, я-то думаю о том, что привлекает Лектера, а не ее, сказал Крендлер. – Вы же ее видели. Она холодная, как рыба.
– Неужели – как рыба, мистер Крендлер? – Марго это вроде бы показалось забавным.
– Ты что, думаешь – она извращенка, а, Марго? – спросил Мэйсон.
– Какого черта? Мне-то откуда знать? Кем бы она ни была, это ее сугубо личное дело, такое у меня впечатление. Я думаю, она – твердый орешек, пришла она к нам по делу, и выражение лица у нее было соответствующее, но я не сказала бы, что она холодная, как рыба. Мы с ней не очень много говорили, но вот что я из этого вынесла. Это ведь было до того, как тебе стала необходима моя помощь, Мэйсон, ты тогда меня выгнал – помнишь? Нет, я не скажу, что она холодная, как рыба. Девушке с такой внешностью, как у Старлинг, нужно держать дистанцию, и это должно быть написано у нее на лице, ведь все эти козлы западают на нее без разгона.
Тут Крендлер, хотя видел он только силуэт Марго, почувствовал, что ее взгляд задержался на нем слишком долго.
Как любопытно сочетаются все эти голоса в огромной комнате: старательный канцелярит Крендлера, педантическое блеяние Дёмлинга, глубокие, звучные тона Мэйсона, с мучительно отсутствующими взрывными звуками и то и дело дающими течь шипящими, и голос Марго – низкий и скрипучий, сквозь полусжатые зубы, будто она – норовистая лошадка, раздраженная попытками ее взнуздать. И все это – на фоне вздохов респиратора, помогавшего Мэйсону обрести дыхание.
– У меня есть соображения о ее личной жизни, основанные на ее навязчивой идее, на явном тяготении к отцу, – продолжал Дёмлинг. – Но об этом несколько позже. Итак, у нас имеются три документа доктора Лектера, касающиеся Клэрис Старлинг. Два письма и рисунок. Рисунок – это часы-распятие, которые он изобрел, находясь в спецбольнице. – Доктор Дёмлинг поднял глаза к монитору: – Слайд, будьте добры.
Откуда-то извне Корделл дал изображение поразительного наброска на высоко поднятый монитор. Оригинал был выполнен углем на грубой оберточной бумаге. Экземпляр, полученный Мэйсоном, был светокопией, все линии оказались сине-фиолетовыми, цвета свежей ссадины.
– Он попытался это запатентовать, – сказал доктор Дёмлинг. – Как видите, Христос распят на этом циферблате, и Его руки вращаются, указывая время, точно так, как это сделано на диснеевских часах с Микки Маусом. Это интересно потому, что лицо и упавшая на грудь голова – это лицо и голова Клэрис Старлинг. Он зарисовал ее во время их бесед. Вот фотография этой женщины. Как вас, Корделл, кажется? Дайте снимок, будьте добры.
Никаких сомнений – у Иисуса была голова Старлинг.
– Еще одна аномалия – руки Распятого пригвождены ко кресту сквозь кисти, а не сквозь ладони.
– Это очень точно, – вмешался Мэйсон. – Это необходимо – когда пригвождают к кресту, надо вбивать большие деревянные клинья именно в кисти, иначе руки срываются и начинают размахивать. Мы с Иди Амином выяснили это на собственном тяжком опыте, когда воспроизводили всю сцену во время Пасхи в Уганде. Так что наш Спаситель был пригвожден сквозь кисти рук. Все картины Распятия – неправильные. Результат неправильного перевода Библии с древнееврейского на латынь.
– Благодарю вас, – сказал доктор Дёмлинг не очень искренне. – Распятие здесь несомненно представляет разрушенный объект почитания. Обратите внимание – рука, служащая минутной стрелкой, стоит на шести и стыдливо прикрывает срам. Часовая стрелка стоит на девяти, или чуть сдвинута выше.
