чертами лица; он мог бы считаться даже красивым, если бы лицо его было чуть более оживленным. Ему было тридцать семь лет, и он никогда больше не смог бы у себя в Швейцарии найти работу в области здравоохранения или в любой другой области, где ему нужно было бы иметь дело с детьми.
Мэйсон очень хорошо платил за то, что Корделл управлял всеми делами в его крыле дома и лично отвечал за медицинский и прочий уход за хозяином, а также за то, чем, как и когда его кормят. Мэйсон нашел в нем служащего не только весьма надежного, но и готового на все, что угодно. Корделл – при посредстве видео – был свидетелем такой жестокости со стороны Мэйсона по отношению к детям во время его бесед с ними, какая у любого другого вызвала бы ярость или слезы.
Сегодня Корделл был несколько встревожен проблемой, единственно для него священной, – проблемой денег.
Он постучал в дверь условным стуком – два раза – и вошел в комнату Мэйсона. Там царила тьма, светился лишь огромный аквариум. Угорь немедленно почувствовал, что кто-то вошел, и поднялся из своей пещеры, полный надежд.
– Мистер Верже?
Миг молчания. Мэйсон проснулся.
– Мне необходимо переговорить с вами… Я должен на этой неделе дополнительно выплатить некоторую сумму тому человеку в Балтиморе, о котором мы с вами уже беседовали. Особой срочности нет, но это было бы с нашей стороны предусмотрительно. Этот мальчик, негритенок по имени Франклин, съел порцию крысиного яда и в начале этой недели находился в критическом состоянии. Теперь он говорит своей приемной матери, что это вы посоветовали ему отравить его любимую кошку, чтобы не дать полицейским ее мучить. Так что он отдал кошку соседям, а яд принял сам.
– Полнейший абсурд, – сказал Мэйсон. – Я не имею к этому никакого отношения.
– Расумеется, абсурд, мистер Верже.
– А кто жалуется? Та женщина, которая нам детей поставляет?
– Именно ей и следует саплатить немедленно.
– Корделл, а вы-то сами ничего такого не сделали с этим маленьким ублюдком? Они в нем ничего такого не обнаружили там, в больнице, а? Я ведь обязательно выясню.
– Нет, сэр. В вашем доме?! Ни са что и никогда. Клянусь вам, сэр. Вы же снаете – я не настолько глуп. Я люблю свою работу.
– А где же Франклин?
– В мэрилендской больнице «Мизерикордия». Когда его выпишут, он отправится в приют. Вы же снаете – женщину, у которой он жил, лишили права детей усыновлять за то, что она марихуану курит. Это она и жалуется на вас. Возможно, нам придется с ней какую-то сделку заключить.
– Наркоманка? С ней проблем практически не будет.
– Она не снает никого, к кому можно было бы с этим обратиться. Я думаю, к ней очень осторошно надо подойти. В самшевых перчатках. Та женщина – работник соцобеспечения – хочет, чтопы она молчала.
– Я об этом подумаю. Давайте, заплатите соцработнику.
– Тысячу долларов?
– Только дайте ей вполне определенно понять, что больше она ничего не получит.
Лежа в ногах постели Мэйсона, в полной тьме, Марго Верже – щеки ее были словно стянуты высохшими обильными слезами – слушала его разговор с Корделлом. Она пыталась уговорить Мэйсона, а он взял и заснул. Очевидно, Мэйсон решил, что она ушла. Она старалась дышать открытым ртом, в такт шипению респиратора, чтобы ее присутствие не обнаружили. Промельк сероватого дневного света в приоткрывшейся двери – это вышел Корделл. Марго недвижно лежала на постели. Ей пришлось ждать почти двадцать минут, пока дыхательный аппарат не начал работать в ритме «Мэйсон спящий». Только тогда она вышла из комнаты. Угорь заметил, как она уходила, Мэйсон – нет.
ГЛАВА 61
Марго Верже и Барни стали часто проводить время вместе. Разговаривали они не так уж много, но вместе смотрели футбольные матчи по телику в рекреационном зале, сериал «Симпсоны», иногда слушали концерты по образовательной программе и вместе следили за развитием событий в фильме «Я, Клавдий». Когда Барни должен был работать и пропустил какие-то эпизоды, они заказали видеопленку.
Марго нравился Барни, ей нравилось быть с ним на равных, просто «еще одним парнем». Он – единственный из всех, кого она знала, – держался с ней совершенно хладнокровно. Барни был очень умен и вроде бы немного не от мира сего. Это ей тоже нравилось.
Помимо информатики, Марго была хорошо образована в области изящных искусств. Самоучка Барни имел обо всем собственные представления, порой наивные до инфантильности, но порой свидетельствовавшие о его глубокой проницательности. Марго как бы создавала контекст для его представлений. Ее образованность была широким, открытым плато, границы которого определял разум. Но это плато покоилось на вершине, подножием которой была психика Марго, точно так же, как мир человека, считавшего, что земля плоская, покоился на спине черепахи.
Марго отплатила Барни за его шутку насчет необходимости п?исать, присев. Она была уверена, что ноги у нее – сильнее, чем у него, и время доказало, что это действительно так. Сделав вид, что ей трудно выполнять толчок, она вызвала его на спор и отыграла свою сотню долларов. Кроме того, используя свои преимущества, – ведь весила она гораздо меньше, чем он, она смогла больше раз подтянуться на одной руке, правда, пари она держала только о правой, поскольку левая была повреждена еще в детстве, когда она однажды попыталась сопротивляться Мэйсону.
Иногда, по вечерам, когда Барни заканчивал свою смену у Мэйсона, они тренировались вместе, подстраховывая друг друга на скамье. Тренировки шли в полную силу, чаще всего – в полном молчании, слышалось лишь их дыхание. Иногда за весь вечер они произносили только «спокойной ночи», когда Марго собирала свою спортивную сумку и скрывалась в семейной части дома, куда служащим доступа не было.
В этот вечер она явилась в тренажерный зал прямо из комнаты Мэйсона, со слезами на глазах.
– Эй-эй, – сказал Барни. – С тобой все в порядке?
– Да так, семейные дрязги, что тут еще скажешь? Я в порядке, – ответила Марго.
Сегодня она работала с дьявольским усердием – слишком тяжелый вес, слишком много повторений.
Один раз Барни даже подошел к ней, отобрал гантель и покачал головой:
– Так ты порвешь себе что-нибудь, – сказал он.
Она еще вовсю работала на велосипеде, когда Барни закончил тренировку и отправился в душевую. Он стоял под обжигающими струями, давая горячей воде унести с собой всю усталость, все тяжкие впечатления долгого, трудного дня. Душ при тренажерном зале был общий, с четырьмя душевыми головками наверху, еще несколькими на уровне поясницы и ниже – у бедер. Барни любил включить два душа сразу, чтобы потоки воды сливались на его крупном теле.
Очень скоро его окутал густой туман, скрывший все от его глаз; он ощущал лишь, как струи воды разбиваются о его голову. Барни нравилось размышлять в душевой. Облака пара. «Облака» – Аристофан. Доктор Лектер объяснил ему про то, почему ящерица помочилась на Сократа. Он подумал – а ведь до того, как его выправил безжалостный молот логики доктора Лектера, кто-нибудь вроде профессора Дёмлинга мог распоряжаться им без всякого труда.
Когда он услышал, как включили другой душ, он не обратил на это внимания и продолжал растираться жесткой щеткой. Другие служащие тоже пользовались тренажерным залом, но в основном рано утром и после полудня. Правила мужского этикета не позволяют обращать внимание на других моющихся в душе спортсменов, но Барни задумался – кто бы это мог быть? Он надеялся, что не Корделл, от которого у него каждый раз перехватывало дыхание. Очень редко кто пользовался душем при зале так поздно. Кто же, черт возьми, это мог быть? Барни повернулся, подставив воде затылок и шею. Клубы пара, из которых временами проглядывают отдельные фрагменты, словно фрагменты фрески на штукатурке стены. То – массивное плечо, то – мускулистая нога. Прекрасной формы рука растирает мощную шею и плечи, алые ногти… Это же – рука Марго! Крашеные ногти на пальцах ноги. Нога Марго.
Барни поднял лицо к душевой головке, струи воды били по лбу и щекам. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание. Совсем рядом с ним женщина поворачивалась то так, то сяк, растиралась очень по-деловому. Теперь она мыла голову. Это, конечно, Марго, ее втянутый мускулистый живот, небольшие, упругие груди на
