поднять туда другую. — Я защищала свой сад. Вы на него напали, а я вас пощадила. Я вам ничего не должна, кроме того, что требует моя совесть, и будьте довольны тем, что я вам дам.
Он зашипел на меня сквозь длинные зубы, и я понизила голос, пока не ворвался Дженкс и не отрезал ему язык.
— Хочу попросить тебя об услуге, — сказала я тихо.
Сидереал сразу перестал шипеть, поднял серебристые брови.
— Услуга? От побежденных?
У меня в груди собрался ком. Господи, только бы он согласился. Ну действительно же мне надо, чтобы хоть что-то хорошее получилось из всего этого.
— Что ты думаешь о ней? — спросила я, подбородком показав на Кери. Она стояла рядом с Айви и говорила с тремя детьми Дженкса.
Лицо Сидереала сразу стало замкнутым.
— Она сплела проклятие, которое сделало тебя маленькой.
Я кивнула:
— И еще она была третьим номером при сотворении проклятия, которое вас убило бы. И очень злится на меня зато, что я его остановила. Что ты скажешь по этому поводу?
— Я бы тоже злился, если бы воин, которому я доверяю, остановил бы мою руку, — ответил он сдержанно. Мне была понятна его дилемма. Кери пыталась его убить, но она же обладала искусством их исцелить, и он это знал. — Я слыхал, что эльфы были когда-то отважны и свирепы.
— Она мой друг, — сказала я, подтягивая первую ногу и садясь по-турецки. Боль в коленях совсем прошла. — Она взяла на себя тяжелую роль — жить среди врагов шпионом. И хочет вернуться, но ей нужны глаза. Вот я и хочу, чтобы вы отправились с ней. Все вы.
Сидереал посмотрел на Кери, на меня.
— С чего я стану ей помогать?
В шепелявом голосе отчетливо слышалась злость.
— Я вас привела в такой вид, а не она. — Сидереал провел рукой от подбородка наружу вперед, будто хотел сказать: «Ну, говори давай». — Она живет в садах Каламака.
Серебряные брови приподнялись еще раз. Он заинтересовался, и я почувствовала, как зарождается надежда.
— Там нет ни птиц, ни пикси, никого. — Сидереал поднял голову к дереву, явно желая кому-то об этом рассказать. — Там можно жить незаметно и для нее шпионить. Мне на пользу.
От злобной улыбки Сидереала у меня мурашки пошли по коже.
— А это для моих братьев может быть приемлемо, — прошепелявил он. — Но я хотел бы кого-нибудь оставить здесь.
Вот как? Любопытно. Я взялась руками за грязную ногу, пытаясь ее согреть.
— Зачем?
Плечи фейри приподнялись и опустились — он пытался освоить человеческий жест.
— Убить тебя, если ты задумала предательство.
Я улыбнулась, оценив его честность, и он после момента недоумения улыбнулся в ответ. У него за спиной Кери учила детей Дженкса песне утраты — чтобы помочь им пережить горе. Четырехголосая гармония была так печальна, что сердце разрывалось.
— Я не смогу удержать Дженкса от поисков этого оставшегося. Так что выбери кого-нибудь, кто хорошо умеет прятаться. — Он зашипел, и я посмотрела с тревогой, пока не поняла, что это он смеется. — Пойди поговори со своими, — сказала я, вставая. От пальто пахнуло пикси и колдуном. Я протянула руку, и он уставился на нее. — Мне надо опять стать большой, — пояснила я. — Скорее всего я последний раз вижу тебя такого — выше меня ростом. У большого народа есть обычай — пожимать руки, когда встречаются и расстаются без вражды.
Он поднял руку, и ладони соприкоснулись.
— Без вражды, — повторил он, хмуря брови.
Пальцы Сидереала были велики по сравнению с моими, и странно шероховаты. Такое ощущение, будто я пожимала руку отцу.
— И с доверием, — добавила я, и наши руки расцепились.
Фейри улыбнулся, отчего у меня мурашки побежали по спине. Шагнув назад, он запутался ногой в шелковой нити, но остановился.
— У моего народа есть обычай: при расставании желать друг другу легких взлетов.
— Легких тебе взлетов, Сидереал, — сказала я негромко. — Мне жаль, что это случилось, но, быть может, что-то из этого выйдет хорошее.
Длинное лицо дернулось в жуткой усмешке. Он посмотрел наверх, в дерево.
— Кто знает, как выбирает Богиня.
Он схватился за шелковую струну и по сигналу его подняли наверх.
Я не стала смотреть ему вслед, а повернулась найти взглядом Дженкса. Я не сомневалась, что фейри мое предложение примут, а мне придется лишь морально отвечать за последствия приглашения бескрылых клыкастых фейри к Тренту на задний двор. Жуткий у них вид. Так ему и надо.
— Дженкс? — позвала я, желая попрощаться.
Пряди растрепанной косы у меня развеяло ветром, и Дженкс приземлился рядом. Наблюдал, очевидно. Лицо у него было печально, но на щеках — краска злости.
— Не нравится мне, что лазают они по саду как пауки, — сказал он, все еще не касаясь земли ногами и глядя в кроны деревьев. Потом он повернулся ко мне — и злость сменилась чуть ли не паническим страхом, когда он увидел выражение моего лица. — Ты уходишь.
У меня сердце екнуло.
— Я только стану опять большой. И буду здесь.
Ветер от его эмоций стал тише, ноги коснулись земли. Глаза у него заблестели, он их вытер, сам собой недовольный:
— Тинкины титьки, никак течь не перестану.
Он вздохнул, с силой выдохнул. Да, снова стать большой будет тяжело. Если бы он только мог со мной пойти!
Снова сердце прихватило болью, и я обняла Дженкса еще раз, неожиданно для него. Его руки обхватили меня — несколько замешкавшись, когда не нашли крыльев. Шелковый шепот его крыльев зашелестел под моими пальцами, и когда Дженкс захотел отстраниться, я на миг его придержала, обняв крепче.
— Я бы тысячу проклятий сплела, чтобы сегодня быть с тобой, — прошептала я.
Дженкс ссутулился, ткнулся в меня лбом.
— Больно, — выдохнул он шепотом, уронив руки по бокам. — Все время больно. Даже когда стараюсь не думать.
Глаза потеплели от слез, я отодвинулась на него посмотреть.
— Когда-нибудь это прекратится. — Я стиснула его плечи. — Ты даже не будешь стараться не думать, а больно не будет, и ты почувствуешь себя виноватым. А потом как-то утром ты проснешься, вспомнишь ее — и улыбнешься.
Он кивнул, не поднимая глаз. Господи, как же тяжело было видеть его таким сокрушенным!
— Ты уверен, что не хочешь стать большим вместе со мной? — спросила я снова, и руки убрала, когда он снова вытер глаза, рассыпая блестящие искры.
— Не нравится мне быть твоего роста, — сознался он. — Все пахнет не так, как должно быть. И моим детям я нужен.
«Он нужен детям», — подумала я, чувствуя, как забираются, крадучись, в душу пальцы облегчения. Он чувствует себя нужным, и это уже начало. Черт побери, Маталина и правда умерла.
— Пойдешь со мной в церковь? — спросила я, почти откровенно всхлипывая. — Только до двери. Мокриц боюсь.
Дженкс без единого слова сложил крылья и встал на землю. Бок о бок мы пошли по траве, доходившей мне до плеч, к нависающей громаде церкви. Торчал черный мощный шпиль на фоне бледно-
