Дебора посмотрела на часы трижды за пять минут, и они решили подождать в самой лаборатории, чтобы все узнать в тот же момент, когда исследования будут готовы.
Вот так, девочкой, Дебора сидела в коридоре больницы и ждала врачей, которые делали операцию отцу. Рядом дремал сосед, а она шесть часов не могла сомкнуть глаз, следя за минутной стрелкой на часах. Несколько раз двери, через которые его увезли, распахивались, но это только ординаторы уходили домой; никто из них даже не смотрел на Дебору. Когда наконец появился врач, прошла доля секунды, прежде чем дверь позади него захлопнулась. Сердце подпрыгнуло, долгое ожидание давало надежду, и она вскочила. К тому моменту, когда Дебора полностью выпрямилась, она уже поняла по лицу врача, что отец умер, и словно зависла, совершенно одна в неестественно белой комнате, пока врач мямлил, подбирая слова, а уснувший сосед что-то забормотал, просыпаясь. Когда Дебора пришла в себя, сосед, который в религиозном плане был гораздо консервативнее, чем ее семья, велел ей разорвать одежду над сердцем в знак скорби. Дебора была озадачена, но послушалась. Тогда в последний раз она поступила согласно требованиям ортодоксального иудаизма. На следующей неделе она съела две креветки из салата, который нарочно купила в магазинчике деликатесов в Бруклине. Ее родные никогда особенно не заботились о соблюдении кашрута, поэтому никто, наверное, не понял бы, что именно сделала Дебора, даже если бы узнали. С тех пор она не соблюдала кашрут, пока не заказала кошерный обед на пути из Греции и не вернулась к иудаизму.
Если говорить честно, она сожалела о том дне и съеденных тайком креветках, о проявленном тринадцатилетней девчонкой неуважении к Богу, который забрал у нее отца. Это был дешевый жест, и отец счел бы его отвратительным — не столько из-за нарушения ортодоксальных религиозных обычаев, сколько из-за злобной мелочности.
Ну что ж, все это в прошлом.
Ожидание результатов исследований напомнило ей о прошлом, но ведь теперь все будет по-другому? Смерть отца была и концом, и началом нового, трудного этапа.
Конечно, результаты исследований будут концом, а не началом, не повторным стартом. Тело либо старое, либо нет.
Они прождали около полутора часов, когда доктор Керем наконец вышел.
— Энтузиасты. — Он помахал надписанным конвертом и достал пачку сложенных компьютерных распечаток. — Я готов отдать эти результаты на почту. Насколько понимаю, вы по-прежнему хотите на них взглянуть?
— Конечно, — ответила Дебора с показным легкомыслием, которое заставило лаборанта кинуть на нее острый взгляд поверх очков. Это было нелепо: они прождали несколько часов. Разумеется, она хотела увидеть результаты.
Каждому анализу соответствовала пачка листов. Каждая пачка начиналась с графика, сопровождаемого несколькими страницами цифр и схем, которые составляли, как поняла Дебора, что-то вроде рассказа.
— И что я тут вижу? — спросил Кельвин, помахав первой пачкой.
— Керамика, — ответил Керем. — Все результаты стабильно указывают восемнадцатый или девятнадцатый век. Сказать точнее нельзя, потому что это период, когда широкое распространение каменного угля влияет на результаты.
— Вы уверены? — спросила Дебора. — Керамика не может быть древней?
— Что вы называете древностью?
— Бронзовый век. Скажем, двенадцатый век до нашей эры.
— Исключено, — сказал Керем.
Дебора чувствовала себя шариком, из которого внезапно выпустили весь воздух. Ричард умер ради ничего не стоящих копий, он — и это почему-то было еще хуже — жил ради них.
— А что с человеческими останками? — спросил Кельвин.
— По-другому, — ответил Керем.
Дебора даже не сразу поняла.
— Как по-другому? — Кельвин весь подобрался, взгляд стал твердым и сосредоточенным.
— Тело не одновозрастно с черепками.
— Насколько оно старше? — у Деборы перехватило дыхание. Такого она не ожидала.
— О, — отозвался Керем, — оно не старше. Оно моложе.
— Что? — Дебора уставилась на него.
— Не намного, — сказал Керем. — Середина двадцатого века.
— Вы уверены? — спросил Кельвин.
Керем, похоже, обиделся.
— Наша машина определяет концентрацию разных изотопов углерода. Она оценивает возраст, основываясь на известной скорости распада радиоактивных изотопов, естественно имеющихся в органическом веществе, и позволяет датировать предметы младше пятидесяти — шестидесяти тысяч лет. Все, что старше этого, больше не содержит радиоуглерода. С другой стороны, повсеместные испытания ядерного оружия в пятидесятых годах прошлого века значительно повысили уровни радиации в органике. Разница между веществом, которое предшествует этим испытаниям, и тем, которое появляется во время или после них, вполне заметна. Человеческие останки явно относятся ко времени до атомных испытаний. Тело относится к первой половине двадцатого века, смерть имела место, возможно, в середине сороковых годов.
Дебора почувствовала, как у нее отвисает челюсть. Сороковые? Не может быть!
— Можно посмотреть? — попросил Кельвин.
Керем подал ему конверт, и Кельвин начал недоуменно просматривать бумаги.
Дебора хотела спросить Керема, уверен ли он в точности анализа, но поняла, что такой вопрос будет бессмысленным и невежливым.
— Ладно, — пробормотала она. — Хорошо. Нам пора идти.
— Другие результаты будут готовы, вероятно, через пару недель, — добавил Керем. — Отправить их в музей по почте?
— Другие результаты? — повторила Дебора, все еще чувствуя себя ужасно тупой и словно бы немного пьяной.
— Ваш испанский галеон, — пояснил лаборант.
— А, верно. Да. Пришлите их в музей.
Доктор Керем кивнул, забрал у Кельвина конверт и ушел, оставив их в скромном светлом вестибюле, который теперь, казалось, еще больше походил на приемный покой в больнице.
— Ты как? — спросил Кельвин.
— Нормально, — соврала Дебора. — Я позвоню Керниге.
Выбора не было. Время играть в детектива давно прошло.
— Ладно, — сказал Кельвин, бросая на нее испытующий взгляд. — Наверное, правильно. Звони ему, а я пока загляну в уборную. Потом заберем вещи и отправимся в путь.
Это был почти вопрос, и прозвучал он так, будто они провели несколько дней вдвоем в горах. Дебора почти не слушала, просто согласно кивнула и полезла за телефоном.
Итак, это не Агамемнон. Вообще-то она и прежде не верила, во всяком случае, в последнее время, но тут возникала новая и пугающая странность. Не древнее тело, извлеченное после столетий под землей, и не просто несколько костей, взятых с ближайшего кладбища в конце девятнадцатого века, — нечто более современное и менее связанное со Шлиманом, с раскопками, с Микенами, даже просто с археологией. Новый и неотложный вопрос завладел мыслями Деборы, когда она нетвердой рукой нажимала кнопки на телефоне. Когда она думала о поисках предметов, пропавших из спальни Ричарда, ее интересовало: как, что и почему. Теперь все эти вопросы затмил новый: кто?
Кто был человек, чье тело лежало в витрине за книжным шкафом Ричарда?
И кто убил этого человека?
